Владимир Богомолов - Застава в степи

— Идея! — воскликнул Синицын. — Чем жевать траву, — обратился он к собаке, — поработай-ка лучше вместо меня.

Генка присел на корточки, вынул из сумки колос, сунул его под нос Леопарду и начал упрашивать его:

— Ищи. Понял? Ищи.

Пес радостно вильнул хвостом и ткнулся мордой в сумку.

— Э, хитрец, — погрозил ему пальцем Синицын, — здесь уже без тебя нашли. А ты другие ищи. Он по-собачьи встал на четвереньки и начал обнюхивать землю. Увидев колосок, поднял его зубами и, взвизгнув, протянул мне.

— Теперь понял? — спросил он собаку, — что от гебя требуется? Ну, давай, давай.

Генка взял собаку за шею и, наклоняя ее морду к земле, потащил Леопарда вперед. Пес отчаянно упирался передними лапами, сердито косил глазом.

— Что же ты, будешь одни палки таскать? — с пристрастием спросил Синицын. — Нет, друг ситный, так дело не пойдет.

Генка еще раз под общий хохот ребят прополз несколько метров на четвереньках, нашел колос, поднял его с земли зубами, подал мне и спросил у собаки:

— Теперь ясно, что от тебя требуется?

На этот раз Леопард, кажется, понял свою задачу. Он побежал к девчонкам и как только кто-нибудь из них нагибался, чтобы поднять колосок, пес хватал его из-под носа растерявшейся ученицы и возвращался к Генке. Сначала всем было очень весело от собачьей беготни, но скоро девочкам надоело нагибаться попусту.

Девчонки не вытерпели, пожаловались сначала мальчишкам, а потом моей маме.

Она подошла к нам и строго сказала, чтобы мы сейчас же прекратили эту комедию, и если мы оказались такими несерьезными ребятами, так лучше нам уйти, чем вносить дезорганизацию. Мне стало неудобно выслушивать мамины упреки, и я отдал свою сумку Киреевой, а Генка, сказав, что он уже выполнил норму, прицепил цепочку к ошейнику Леопарда и отправился восвояси. Сумку он оставил на стерне и объявил:

— Жертвую на общий котел.

— Гена, Синицын! — окликнула его Тарелкина. — Так нечестно. Не собрал ни одного колоска, а уходишь.

Генка топтался на месте, будто раздумывая — в какую сторону ему идти, а потом сказал:

— От такой жары у меня температура поднялась. Ты что же хочешь, чтоб я опять заболел? Пойду искупаюсь, в холодке полежу, и если будет капельку полегче, вернусь.

— Ну, гусь! — возмутился Саблин. — Ему, видите ли, холодок и пруд подай, а мы тут от жары хоть пропадай.

Лисицын нахмурил свои белесые брови, отчего стал похож на маленького сварливого старика:

— Да пусть катится колбасой отсюдова.

Света прыснула в кулак, а Грачев не упустил возможности отвести душу:

— Не отсюдова, а отсюда, темнота. Я же говорил: тебе еще год надо в четвертом сидеть.

Сконфуженный Лисицын моментально порозовел, отчего его густые конопушки сделались совсем бурыми. Паша не стал пререкаться, а, нагнувшись над стерней, начал усиленно искать потерянные колоски. А Генка, чтобы как-то оправдать свой уход, сказал:

— Вы не подумайте, что я хочу сачкануть. У меня, правда, голова болит. Я простудился здорово, когда лежал под дождем в тот раз, помните?

— А почему же мы не простудились? — спросила Киреева.

Синицын пожал плечами.

Сколько бы еще продолжалась эта перепалка, не знаю, но в это время подъехал грузовик с обедом и мы, забыв про Генку, побежали к машине. Зазвенели миски, ложки, оживленно загудела очередь.

— Уморились, работнички? — спрашивала тетя Дуся, наливая борщ в первые тарелки, — это вам не песенки разучивать.

Все благодарили повариху, а она с довольным видом кивала головой и говорила:

— Кушайте на доброе здоровье, набирайтесь силенок.

За обедом никто не заметил, как исчез Синицын со своей собакой. О нем вспомнили, когда, возвратив посуду тете Дусе, направились к пруду, чтобы смыть с себя пыль и усталость. И тут разгорелся спор, правильно или нет поступил я, назначив своего друга начальником разведки. Большинство было твердо убеждено, что Генке надо было сначала потрудиться в обыкновенных следопытах, проявить свои способности, а уж тогда претендовать на главного разведчика.

— Ах, Лена, — притворно вздохнул Грачев, — ты забыла о поговорке: не имей сто рублей, а имей сто друзей.

И чего они набрасываются на Генку? Чем он хуже их? Ну, немножко не любит дисциплину, зато у него фантазии столько, сколько нет во всех наших головах. Он веселый парень и не ябеда, и не жила, и не жадина. А то, что почти всегда какое-нибудь дело держит в секрете, так это у него характер уж такой. Если бы бы он или, вернее, не его коржик в театре, не было бы встречи с милиционером, не было бы рассказа о коммунарах, не было бы нашего отряда… Ну, это я, конечно, подзагнул. Кажется, Фаина Ильинична тоже кое-что знала о коммунарах и даже в музее договаривалась. Только как она договаривалась, если мы до сих пор не ездили туда, на встречу со старыми большевиками. Учительница сказала, что они все отдыхают и встреча может состояться лишь осенью, перед октябрьскими праздниками. Вот и получается, жди, когда рак на горе свистнет. Чтобы этого не ждать, мы решили сами идти к тем пенсионерам, адреса которых нам удалось разыскать. Закончим помогать маме и в путь.

Вдоволь накупавшись и наспорившись, мы вернулись в лагерь, и тут нас ждал еще один сюрприз. Оказывается, мама рассказала в конторе, какие мы молодцы, и главному агроному пришла в голову идея послать нас на сбор молочных початков сахарной кукурузы. Есть такая кукуруза. Ее городские жители очень любят. Но пригодна она лишь в пору молочной спелости. День перестоит — уже теряет свои качества. Тогда ее нужно держать до полного созревания, чтобы убрать на семена. И надо же было этой кукурузе достичь молочной спелости именно сегодня. Могла бы и подождать хоть недельку, пока мы соберем рассказы старых ветеранов войны и труда.

На вечерней линейке Фаина Ильинична сказала:

— Завтра весь лагерь идет на сбор початков.

Генка, узнав о таком решении, долго не мог прийти в себя. Он привязал в сарае Леопарда, выскочил во двор, возмущенно обвинил всех руководителей совхоза, а заодно и учительницу с директором школы в нечестности.

— Нет, — подливал я масла в огонь, — какой ход конем сделал Журавлев.

— Да, да! — только и мог сказать Синицын. — Журавль, а ходит конем.

— Ведь обещал нас не трогать, — вспомнил я в который раз заверения Дмитрия Петровича.

— Обещал, — подтвердил мой друг. — Вот и надо идти к нему и все выложить, тут вопрос надо ставить ребром.

Но, поразмыслив, я решил не ходить к Журавлеву и вообще взрослым ничего не говорить, а молча отправить завтра на задание только разведку. У Генки загорелись глаза. Он быстро влетел в сарай, достал карту и, показывая ее мне, заговорил: