Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

И еще несколько строк:

«Расчеты, приведенные известным советским астрофизиком, показывают, что уже через пятьсот лет, и при самых неблагоприятных экономических условиях через две с половиной тысячи лет, в «эфирных поселениях» в пределах солнечной системы будет жить около 10 миллиардов человек — значительно больше, чем сегодня обитает на Земле».

…Здравствуй, здравствуй, грядущее поколение, проставляющее в паспортную графу о месте рождения звездные координаты космограда! Каким он будет видеться с Земли, этот город, который не может сегодня даже присниться? Заставит ли там, в черноте космоса, радостно забиться сердце огонек в окне, обещающий материнский покой и уют? Встретится ли на улице детства вечный странник Иван Иванович? Прошелестит ли спелой листвой тайная береза свиданий?

Может, все будет, все будет так или почти так… Ну а как же старушка Земля? Как же наша старенькая Мать, глядящая нам вослед в белом платке облаков?..

Этот крутой, вздыбленный над рекой обрыв, такой высокий, что снизу, когда подплываешь к нему на лодке, растущие на его вершине сосенки кажутся веточками папоротника, мы назвали Утесом Свиданий и теперь каждое утро спешим сюда, радуясь вековой тишине, заповедности уголка, облюбованного нами словно на необитаемом острове. Место это и впрямь безлюдно — добираться сюда берегом, поверху, мало кто решался: часа четыре, не меньше, надо брести от ближайшей дороги по замшелым тропам, перевитым корнями деревьев, буйно заросшим орешником, чтобы прийти к этой красоте, да и красота Утеса скрывается оттуда, поэтому мы предпочитаем лодку. Наверное, когда-то здесь возвышался лесной холм, потом для стройки понадобился камень, холму вырвали взрывчаткой бок, и до него дотянулась, достала река, подточив снизу, еще больше обнажив, как бы выстругав скалу. Да, конечно, скала была молодой, иначе бы при такой древней нездешней ее красоте над ней давно бы витали легенды.

Мы любим приплывать сюда в тот час, когда солнце еще только карабкается по противоположной стороне холма, выдавая себя лучами, как бы бьющими из прожектора. Прохладный сумрак ложится от холма, от обрыва на неподвижную гладь реки. Стараясь не вспугнуть тишины, я поднимаю весла, и становится слышно, как стеклянно с них падают капли, как жемчужно журчит за кормою вода. Невесомо и медленно вплываем мы в сказочную, неизвестную миру бухту, и нам кажется, что мы и в самом деле сейчас одни на Земле…

Я прыгаю с лодки и подаю руку ей, чувствуя доверчиво-многозначительное прикосновение ее маленьких, но крепких пальцев. В ее широко открытых, восхищенных глазах отражается тайна этой бухточки, искристо играющей камешками под прозрачной кисеей прибоя. Необъяснимый молчаливый восторг вдруг овладевает нами. Вот он, Утес, в двадцать или тридцать этажей, как стена доисторической крепости великанов, мы прижимаемся к влажной, отдающей холодком стене, и замирает время, и в голубой, висящей над рекой дымке растворяется мир и его пространство.

А скала и впрямь похожа на стену, выложенную веками и даже тысячелетиями. Я трогаю сизый жилистый слой мрамора — в какую он выстлан эпоху? Над нашими головами — другой камень, чем-то похожий на известь. Интересно, а на валуне какой эпохи стоим мы? Нет, скорее какой эры: мезозойской, палеозойской? Трудно себе представить, что у нас под ногами «земля», по которой никогда не ступал ни один человек — людей тогда просто-напросто еще не было на всем белом свете. Не было даже динозавров, и самое крупное живое существо, жившее на Земле, плескалось в воде амебой.

— Ты фантазер! — шепчет она, улыбаясь глазами, но я вижу — и до нее дошел невидимый ток давно минувших времен. Она кладет свою тонкую, в алых обводинках слинявшего маникюра руку на камень, поднимает голову и, наверное докарабкавшись взглядом до самого верха, говорит серьезно и тихо:

— Мы же на Марсе, чудак… Тебе не кажется, что мы на Марсе?

Теперь и я вослед ее взгляду смотрю на скалу, на метелочки сосен.

Да, если отвернуться от реки, можно подумать, что мы на другой планете: память мгновенно рисует, дополняет пейзажи, увиденные однажды на газетных снимках. Россыпи камней, безмолвные пригорки, холмы… Солнце уже перелилось через вершину нашего Утеса, и камни действительно кажутся красноватыми, как на Марсе. Всюду словно битый, раздробленный колесами машин кирпич, и чудится — вот-вот из-за скалистого выступа выглянет припорошенный такой же красновато-кирпичной пылью марсианин. Какой он? И почему представляется дикарем в набедренной повязке из звериной шкуры? Не потому ли, что так первозданен, суров и необжит отраженный земными фотоаппаратами незнакомый нам мир?

Я добираюсь взглядом до самой вершины и только сейчас обращаю внимание на то, чего не замечал раньше, — до чего же тонок похожий на парик слой земли, прикрывающий необъятную каменную глыбу! Это он, только он, чуть присыпанный черноземом, переплетенный, перевитый корнями, дает жизнь и золотистым соснам, и тяжелым, словно отлитым из чугуна, дубам, и робким, трепещущим в веселом ознобе осинам, и кустистому, раскидистому орешнику, и всем этим буйным травам, и горящим в них разноцветными огоньками цветам. Этот слой земли с лесами и полями можно снять как скальп. И останется мертвый, угрюмый камень — точно такой, какой я видел на снимках марсианской поверхности.

— Ты о чем думаешь? — спрашивает она, и в ее глазах, минуту назад как бы затуманенных любопытством, отражением какой-то трудной мысли, появляется прежнее выражение беззаботного женского лукавства.

— Похоже на Марс, — говорю я, — очень похоже. Только вот… не хватает каналов.

— Какие каналы! Какие еще каналы! — смеется она, легко, как марсианское одеяние, сбрасывая халатик, оставаясь в купальнике и сразу ослепляя все вокруг. — Зачем нам каналы, милый, когда есть такая прекрасная река!

Прозрачная до мельчайшего на дне камешка вода обнимает нас обжигающим холодом, заставляет ринуться друг к другу, взрывается и повисает радугой брызг. Дотрагиваясь до кончиков ее мокрых губ, источающих головокружительный жар, я забываю и о скалах, по которым не ступала нога человека, и о красном битом кирпиче марсианских пустынь, и о припорошенном пылью марсианине, который пусть себе наблюдает за нами — ему никогда не познать, что такое земная любовь.

— Мы завтра сюда приплывем опять, ладно? — говорит она, запахиваясь в свой полупрозрачный марсианский халатик.

— И послезавтра! — кричу я, все еще чувствуя на шее горячечный мокрый холодок обнимавшей меня руки.

— И через год, и через сто, и через тысячу лет! — смеется она, впрыгивая в лодку.

Я отталкиваюсь веслом, вкладываю его в уключину — и высокий глухонемой Утес Свиданий отодвигается вдаль, все уменьшаясь и уменьшаясь ростом, пока совсем не исчезает за поворотом реки.