Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

— Если без пышных фраз, — тут же, словно стесняясь излишней сентиментальности, поправился Лавров, — то в этом есть какая-то объективная справедливость бытия. Там захватчики, и тут захватчики. И конец им один.

— Захватчики? — повторил Алексей.

— Самые обыкновенные, — спокойно отозвался Лавров, с хрустом вытягиваясь в кресле, как будто пробуя, достаточно ли в нем силы. — Они же, эти османцы, пять веков держали Болгарию под пятой. Страшнее рабства. Пять тысяч детей закололи башибузуки в одном только селе Батак. Представляешь, какая Голгофа! Что хотели, то и творили. И главное — на виду у всего мира. Вот Россия и заступилась за младшего брата. — Лавров снова полистал путеводитель и, найдя нужную страницу, протянул Алексею. — Читал воззвание Виктора Гюго в защиту Болгарии? Сто с лишним лет назад, а злободневнейшие слова. Слушай: «Необходимо, наконец, привлечь внимание европейских правительств к факту, видимо настолько незначительному, что правительства как бы и не замечают его. Вот этот факт: убивают целый народ. Где? В Европе. Есть ли свидетели этого факта? Один свидетель — весь мир. Правительства видят его? Нет…» — Лавров сделал паузу, быстро пробежал глазами по строчкам. — Вот! Прямо хоть над входом в ООН высекай: «То, что знает род человеческий, неизвестно правительствам. Происходит это потому, что зрение правительств ограничено близорукостью… Человеческий род смотрит другими глазами — совестью».

— А чем тогда все закончилось? — спросил Алексей осторожно, стесняясь неосведомленности.

— Сан-Стефанским договором, — сказал Лавров с явным желанием показать свои познания. — По этому договору Болгария обретала самостоятельность и свои собственные границы. Но, как сейчас бы сказали, Запад, главным образом в лице Англии, не мог позволить усиления на Балканах столь благодарной России страны. Через три месяца на Берлинском конгрессе территорию Болгарии урезали больше чем на половину. А вместе с этим сократилось и население — с четырех миллионов до полутора! Только перед второй мировой войной границы пришли примерно в состояние нынешних. А потом Гитлер на Болгарию зарился… Лакомая гроздь, что там и говорить… — Лавров помолчал и в задумчивости добавил: — А ведь новые-то, Леша, нашим солдатам памятники рядом со старыми стоят…

— По-моему, здесь и боев-то не было. Наши вошли без единого выстрела… — опять неуверенно высказал сомнение Алексей.

— Так это только по-твоему, — с мягким укором взглянул на него Лавров. — В Видине — целое кладбище советских солдат. Там страшные бои были и потери, когда гнали отсюда последних гитлеровцев. Внукам героев Плевны снова пришлось сражаться за Болгарию. И битва за нее началась с первых дней войны. С самых первых… — Лавров вынул из кармана блокнот, полистал и, почему-то смутясь, через покашливание произнес: — Я тут кое-что собираю… Для души. В общем, работенку задумал. Только строго между нами! Условились? Известно ли тебе, что седьмого августа сорок первого года советская подводная лодка «Щ-211» легла на грунт в двух милях от Варны, чтобы высадить группу болгарских патриотов для организации партизанских отрядов… А в ночь на четырнадцатое сентября под Добричем — ныне Толбухин — была сброшена с этой же целью группа болгарских парашютистов во главе с Атанасом Дамяновым. В составе группы находился советский радист.

— Первый раз об этом слышу… — проговорил Алексей.

— Об этом мало кто знает, — продолжал Лавров и отлистал еще несколько страничек. — Вот еще… В партизанских отрядах Болгарии участвовало шестьдесят три советских гражданина. Среди них: Иван Андреевич Вальчук, Знамат Усманович Хусаинов, Федор Макарович Бурейко и названные из-за конспирации только по именам Василий, Матвей, Саша, Иван, Николай, Коля-крепкий, Миша-моряк… Это я здесь, в Плевене, узнал. Кое-кто еще помнит Гришу, который организовал целую группу людей, бежавших с немецких эшелонов. Девятого сентября Гриша участвовал в освобождении Плевена. — Лавров откинулся в кресле, вытянулся, поглощенный какой-то новой мыслью. И вдруг спросил вне всякой связи с предыдущим: — А ты, Леша, никогда не задумывался над тем, что памятники ставят только освободителям, а не захватчикам… Их могилы стирают с лица земли…

Алексей никогда об этом не задумывался. Но сейчас, побуждаемый вопросом Лаврова, его откровением и желанием докопаться до сути, вдруг вспомнил о том, о чем давно забыл и чему не придал значения. Года два назад вместе с Валерием, подстегиваемые тем же интересом, который заставил их ехать на Бородинское поле, они очутились в Красной Поляне — самом близком от Москвы населенном пункте, занятом фашистами в декабре сорок первого года. Есть свидетельства, что гитлеровцы доставили в Красную Поляну особые дальнобойные орудия, чтобы прямой наводкой стрелять по Кремлю. Они тогда похвалялись, будто бы колокольня Ивана Великого отлично видна в семикратный полевой бинокль.

С риском попасться на глаза технику-смотрителю Алексей и Валерий забрались на самую высокую крышу, но Москвы оттуда не увидели. Возможно, гитлеровские артиллеристы изрядно прихвастнули. Или видимость тогда была другой. Жители Красной Поляны доподлинно утверждали только одно: с этой самой крыши прекрасно виден салют, особенно в День Победы. Удовлетворив свое любопытство, Алексей и Валерий уже выбирались по проселочной дороге на московское шоссе, но задержались возле кавалькады заграничных автобусов с голубыми крышами. Пассажиров рядом не было. Зайдя за автобусы с другой стороны, Алексей и Валерий увидели их в поле. По густому зелено-розовому ковру клевера брели друг за другом человек сорок — пятьдесят, большинство — женщины в ярких, нездешнего, чужого цвета платьях. Нечто странное представляло собой это шествие: люди вышагивали, точно слепые, словно боялись споткнуться или оступиться. Некоторые женщины держали в руках целлофановые мешочки и что-то высыпали из них на ходу. Можно было подумать, что они сеют.

— Что это они? — недоумевая, спросил Алексей у прохожего мужчины, который, видно, давно уже наблюдал за необычной процессией.

— Туристы из ФРГ, — сказал мужчина с заметным сочувствием. — Здесь же тьма фашистов полегла. Вот эти и приехали помянуть. А земельки в мешочках прихватили из Германии, чтобы прах, значит, своих сородичей посыпать. Чтоб пухом, значит, земля… — Мужчина помолчал, выплюнул сигарету, с силой вдавил ее каблуком в грязный дорожный песчаник и добавил неузнаваемо изменившимся, жестким голосом: — Хе-хе, история получается, господа хорошие. Замахнулись хапнуть полмира, а досталось всего-навсего в целлофановых мешочках. Честное слово, цирк.

Он резко повернулся, выказывая полное безразличие, и зашагал в сторону поселка.