Юрий Шевченко - Эворон

Решили сложить в нарты всего понемногу — и книги, и теплую одежду, и патефон, и медикаменты. В разгар сборов пришла вторая радиограмма, торопили. Оставалось одно: посылать на поиски поселка самолет.

Машину, законсервированную до лета, выкатили из ангара, поставили на лыжи. Оказалось, что кроме пилота она не сможет взять на борт ни одного человека — все пространство маленькой кабины заняли тюки и ящики с продовольствием, канистры с керосином. С картой в планшете в незнакомый угол Хабаровского края полетел Неверов — самый опытный учлет.

Он летел в морозной кабине, обрастая инеем, над хребтами и пропастями, над заснеженной тайгой, разыскивая внизу речку Тумнин, почти вслепую: в ложбинах и поверх марей лежал холодный туман.

Иногда его губы трогала улыбка: вспоминал свою первую машину, воспарившую над Волгой в Камышине, рванувшуюся в небо во всю мощь мотора — красного резинового жгута, вымоченного перед тем в мыльной воде для придания особой прочности и эластичности. Вспоминал нестерпимые слезы, когда меткая рогатка сбила обтянутую папиросной бумагой птицу, прервала полет.

Ладонями, локтями, спиной ощущал он прочность и надежность аэроплана, ровное биение цилиндров двигателя. Где ты, Камышин, видишь ли?

Чуть слышно попискивал в наушниках Комсомольск — на связи были механик Илья Саввич Черкасов и Валя, жена. Через два часа полета показалась кромка Татарского пролива, повернул на юг вдоль нее, отыскивая Совгавань и устье Тумнина. Оттуда — назад, на запад, на малой высоте, по ориентиру, пока не показались на пологом берегу бревенчатые дома и приземистые юрты.

Был самолет в точности похож на рисунок учителя на стене школы! С ревом опустился он на лед реки и замер напротив поселка. И тогда люди высыпали из своих жилищ. Николай Сидорцев и его жена, председатель сельсовета Акунка и старик Батум — все, у кого достало сил, все плясали вокруг Неверова, тащили наверх ящики с едой и подарками. Потом был общий ужин в школе, осветились впервые за долгие дни ее окна, пел на столе патефон.

А утром, перед прощанием, пригласил пилот желающих орочей прокатиться на крылатой машине.

Всего несколько храбрецов отважились забраться в самолет. Был среди них старик Батум и его внук Тончи. Легко разбежалась по льду машина и поднялась с орочами в небо. И впервые увидели лесные люди свой поселок с высоты. Увидели кедры, похожие сверху на мохнатых золотых медведей, увидели дальние сопки, белую равнину моря на горизонте, увидели, что родная земля велика, гораздо больше, чем им казалось раньше. Смеялся пилот, наклоняя машину в вираж, и тогда узнавал Тончи в окошке, далеко внизу, маленькую фигурку человека с поднятой рукой — своего учителя Николая Павловича…

Линия фронта была спокойна — внизу, по ложбине, вилась речка, ее латунная рябь слепила глаза, белела на пригорке старая колокольня, ясная погода позволяла разглядеть: штукатурка на одной из стен обрушилась и просвечивала темная кирпичная кладка. Если прищуриться, видна изломанная ниточка траншей, вполне безобидная отсюда, с высоты две тысячи метров.

Звено новых, еще мало знакомых немцам пикирующих бомбардировщиков ПЕ-2 стартовало на рассвете с полевого аэродрома. Первым пошел на взлет командир. Стартер дал вторую отмашку флажком и машина политрука, военкома АЭ Павла Сергеевича Неверова, разбрызгивая лужицы, устремилась вперед. Командир звена и его ведомый сделали на небольшой высоте два круга, поджидая, пока к ним присоединяться остальные бомбардировщики.

Занималось утро 15 сентября.

Накануне в землянку командира эскадрильи поступил приказ — нанести повторный удар по скоплению немецких танков в оперативной глубине противника, в районе железнодорожной станции Жиздра, где ведутся большие работы, очевидно, по строительству оборонительного рубежа. После короткого обсуждения сошлись на мнении — линию фронта пересечь значительно севернее, в стороне, а затем ударить по танкам с тыла.

Земля за ниточкой траншей словно исцарапана, как тетрадный лист неловким карандашом ребенка. Беспорядочно пересекаясь, наслаиваясь друг на друга, тянулись гусеничные следы и автомобильные колеи, пунктиры старых большаков. Заработала вражеская артиллерия, впереди и справа, с небольшим недолетом по высоте, вспыхнули облачка разрывов. Не меняя курса, командир вел звено в тыл врага.

— Товарищ комиссар, — услышал Неверов в шлемофоне глуховатый басок штурмана, — слева еще одна батарея. Надо бы…

Он не договорил. В скрежет и боль превратился самолет политрука. Стрелок-радист соседней машины видел: от прямого попадания снаряда разлетелся на мелкие осколки плексигласовый фонарь кабины и самолет дымным факелом пошел вниз. Кого-то из членов экипажа взрывной волной выбросило наружу.

Им оказался Неверов. Его спасла броневая спинка, принявшая на себя основной удар. Комиссар был ранен осколками самолета в левую руку и переносицу, но жив и в сознании.

Павел ощупал себя в воздухе здоровой рукой. Проклятая Жиздра, заколдована она, что ли! Кобура с пистолетом были на месте. Только после этого выдернул кольцо парашюта.

Медленно приближалась исцарапанная, захваченная врагом земля.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С Жиздрой вот что: три дня назад туда отказался лететь Ваня Каев. Такого за два с половиной месяца боевых действий в эскадрилье не случалось.

Политрук вместе с командиром разъясняли летчикам обстановку, значение предстоящего боя. Жиздру надо стереть с лица земли! И Павел заметил, что лейтенант Каев, бесстрашный пилот и «хохмач», сидит в уголке землянки, бледнее бледного. Отметил это про себя, но поднимать при всех и расспрашивать не стал.

После планерки отозвал Ивана в сторону.

— Что с тобой?

И увидел с удивлением, что у храброго лейтенанта дрожат руки. Каев был из Жиздры, вот в чем дело, там остались мать и отец!

Неверов растерялся. Ему, политруку, теряться не положено, но впервые не нашел он, что сказать. Пошел к командиру. Тот поднял на Павла больные от бессонницы глаза. Выслушал. Сказал:

— Мы все бьем по живому, не только Каев… А то, что лейтенант знает Жиздру, даже неплохо. Сможет прицельно работать.

— Вместо Каева полечу я.

— Запрещаю. Комиссар мне и тут нужен.

— Не могу я сегодня оставаться на земле, как ты не поймешь! У него руки…

— Знаю, как вы не остаетесь, — перешел командир на официальный тон. — Про каждый из ваших одиннадцати вылетов знаю. Кто забрал в четверг машину у лейтенанта Рощина? Рассчитываете, мне ничего не известно? Идите.

Уже растаяли в небе стремительные машины, а Павел все стоял на полевом аэродроме по колено в ромашках и не видел цветущего разнотравья кругом, ничего не видел — только меловое лицо Каева в застекленной кабине.