Юрий Шевченко - Эворон

Вернулся один самолет. Пилот рассказал — Ваня не стал бомбить родную свою Жиздру, он выбрал цель на окраине станции подальше от домов — склад горючего — и не вышел из пике.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В эскадрилью Неверов прибыл за месяц до начала войны, после двухгодичной службы на СБ под Ленинградом и переучивания — осваивал новый бомбардировщик. Направили его сюда в качестве комиссара.

Учили, учили — и вот, своего самолета не было. Услышал он в чьем-то шепоте: «Наш безлошадный». Назвали его так добродушно. А Павел занервничал.

На рассвете 22 июня Неверов собрался за волнушками, крепкие вымахали волнушки в июне в рощице за аэродромом, к тому же приехала из Ленинграда на несколько дней Валя с Сергунькой белоголовым, он его давно не видел — соскучился до смерти.

Не удалось сходить с Сергунькой за волнушками. Из своего домика, на бегу затягивая ремень на гимнастерке, выскочил командир полка и приказал всем отправиться на аэродром. Боевая тревога.

Летчики не очень удивились. Боевая тревога, тренировочная — дело известное. Павел велел своим сидеть смирно в землянке, дожидаться его и поспешил на летное поле: служба. На аэродроме он с удивлением увидел уже размаскированные самолеты и сложенные штабелями бомбы. Командир эскадрильи выдал личное оружие. Через несколько минут на поле примчалась полуторка, тормознула с разворотом, из кабины — замполит полка:

— Война! Немцы уже бомбят наши города.

На эвакуацию родных дали час. Он сам отвез Валю и сынишку на железнодорожный разъезд, но поезда ждать у него времени не осталось.

— Паша, что ж теперь будет?

— Разберемся…

Сергунька злился и толкал кулачком маму — он впервые видел ее плачущей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Летчики, особенно кто помоложе, часто просили его рассказать об истории «пешки», как окрестили сразу же свою новую машину. Да Неверов и сам любил это делать — он заметил, что рассказ о судьбе самолета вдохновлял и дисциплинировал людей. В этой стремительной машине, развивающей в пике невиданную скорость семьсот километров в час, словно заключено было некое грозное обаяние.

Он вспоминал свой полет к орочам — на «ПЕ-2» бы туда смотаться! Сколько времени понадобилось бы, минут пятнадцать-двадцать? А он тогда весь день тащился над тайгой…

На войне многое решают скорость, внезапность и натиск. Эти качества — почти уставные для летчика. Так вот, и «ПЕ-2» появился на свет благодаря скорости, внезапности и натиску.

Только перед самой войной конструкторскому бюро Владимира Михайловича Петлякова поручено было создать пикирующий бомбардировщик на смену СБ (скоростной бомбардировщик) — скорость того к 1941 году стала недостаточной. Ход срочных работ контролировал Сталин. Сорок пять дней было отпущено на изготовление чертежей.

Всего этого Неверов знать не мог — и не знал. Но был еще фронтовой фольклор, да кое-какие сведения доходили до передовой, обрастая подробностями, в которые хотелось верить. По ним выходило, что работали петляковцы днем и ночью, без отдыха. Через три недели после начала работ они уже показали Верховному готовый макет пикирующий машины.

В ней были заключены такие инженерные решения, что самолет оставлял далеко позади самый современный «Юнкерс-87». Был мощный двигатель, был необычный профиль крыла, было специальное приспособление, ограничивающее скорость пикирования. «ПЕ-2» мог на равных бороться даже с истребителями врага.

Началось серийное производство. В начале 1941-го машины уже поступили на вооружение летных частей. Мир не знал подобных темпов создания первоклассной боевой техники.

В том, какова она в деле, политрук убедился во время одного из первых своих вылетов. Звено на малой высоте подходило к аэродрому истребителей сопровождения, и в ларингофоне Неверова раздался голос штурмана:

— Товарищ политрук, разрешите выпустить ракеты.

— Разрешаю.

Сигнальные ракеты прочертили предвечернее небо. Но аэродром молчал. Может, не заметили сигнала?

— Штурман, повтори.

Истребители не поднимались.

Несколько секунд Павел размышлял. Инструкция запрещала ходить на бомбометание без сопровождения и прикрытия. Но лучше уж нарушить инструкцию, решил Неверов, чем сорвать боевое задание. В первые дни и недели войны предосторожности не очень-то принимали всерьез. И зря.

Он передал свой приказ по звену:

— Идем без истребителей.

Внизу — впервые увидел это — показались линия фронта, степь с островками рощ. Оттуда грянули зенитки и ударная волна швырнула его тяжелую машину в сторону. Бомбардировщик накренился. Павел, опершись на силу ударной волны, почти невольно выполнил фигуру высшего пилотажа — «бочку», да еще со смертоносным грузом на борту.

— Все целы? — спросил по звену. — Повторяю приказ: держим боевой курс.

Вражеские истребители показались неожиданно, они возникли, как мираж, потому что шли навстречу со стороны солнца. «Мессершмитты». Солнце слепило наших летчиков.

А сопровождения не было.

Потом его спрашивали в эскадрилье — как он решился на такое: идти в лобовую на истребителей? Незыблемый, кажется, закон — машины разных классов и назначений не соперники. Павел отвечал:

— А что мне оставалось делать?

Его приказ, приказ ведущего звена, приняли все ПЕ-2. Строй машин рассредоточился, каждый пилот выбрал себе противника. Головные машины сближались. Сжав зубы, Неверов впился глазами в стремительно растущую кабину своего «мессера». Перед самым столкновением немец приподнял нос самолета, уходя. Павел вдавил до упора гашетку спаренного пулемета. И тут же услышал добавочную очередь штурмана.

— Пылает, товарищ политрук! — кричал штурман. — Как спичка фабрики «Пензенский пролетарий»! И второй готов!

— Сам из Пензы? — улыбнулся Неверов.

— А как же!

Оставшиеся истребители сразу оказались далеко позади. Пока они уходили на разворот, звено наших бомбардировщиков, наращивая скорость, и вовсе скрылось в облачности.

Отбомбившись, на подлете к своему аэродрому, Павел издали заметил на летном поле плотную фигуру командира полка и поджарую — батальонного комиссара. Машины садились одна за другой.

— Товарищ командир, — обратился Неверов, — во время боевого задания совершил нарушение: шел без сопровождения…

— Как получилось? Могли же нарваться на «мессеров»!

— Моя вина. Нарвались.

— Ну?

— Пошли в лобовую.

— Есть погибшие?

— Есть. Два «мессера».

— Наказать бы его, — вслух подумал комполка. — Ох, наказать бы…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Евдокия работала на кухне немецкой солдатской столовой.

Жила она с двухлетним сыном и старой матерью в избе рядом со школой, в которой и размещалась теперь столовая. Ходила по деревне в старом тряпье, в мужниных ботинках на босу ногу, в темном платке, из-под которого — вздумай кто-нибудь из солдат приподнять ее подбородок — глянули бы измазанная печной сажей щека да испуганные круглые глаза: она не хотела привлекать внимание своей молодостью.