Юрий Шевченко - Эворон

Почти за месяц до написания этого письма в городе, который интересовал лейтенанта Дзудзи и людей, пославших Дзудзи в Россию, — в Комсомольске-на-Амуре — произошло событие, навсегда впечатанное в его историю.

В недостроенном, еще без кровли и окон, но уже прогретом теплом расплавленного металла мартеновском цехе грянул духовой оркестр. С тыльной стороны печи собрались почетные люди города, был здесь и однорукий Афанасий Бельды, пришла жена первого комсорга города знатного бетонщика Ивана Сидоренко, он сейчас сражался в пехоте и настойчиво требовал от жены весточек — как там дела с заводом? Пожилой сталевар при защитных очках поверх кепки суетился, определял готовность стали. Потом протянул ломик-пику одной из девушек, бывшей бетонщице из бригады Деминой:

— Давай, милая. Твое право!

Девушка ударила пикой в летку, в ту же секунду из печи хлынул в ковш ослепительный сноп металла. Люди бросились обнимать друг друга, женщины — их было большинство здесь — усталые, измотанные, худые от недоедания — плакали.

Они совершили невозможное: в кратчайшие сроки, в условиях нехватки рабочих рук, еды и транспорта, построен и пущен крупнейший металлургический завод «Амурсталь». Есть металл для танков и самолетов, металл для фронта!

А спустя небольшое время на аэродроме, где когда-то учился летать Паша Неверов, приземлился американский «дуглас». Комсомольск-на-Амуре посетил прибывший в нашу страну с визитом вице-президент США Генри Уоллес.

Заморского гостя и многочисленную его свиту возили по пустынному городу. С Амура дул резкий ветер, и один из спутников вице-президента настоятельно рекомендовал ему знакомиться с достопримечательностями Комсомольска сквозь стекла автомобиля.

Но в районе, по имени старого нанайского стойбища называвшемся Дзёмги, гость все-таки распорядился остановить машину и вышел в непогоду. Секла лицо морось. На сыром пустыре несколько женщин в кирзовых сапогах копали землю, добывая из нее маленькие картофелины.

Увидев легковые машины и высокого крепколицего человека в песочном макинтоше, женщины бросили копать и подошли поближе, чтобы разглядеть чудно́го гостя. Но вскоре вернулись к лопатам: вечерело, а дома ждали голодные дети.

Многое поразило вице-президента в дальневосточном городе союзной державы, не только сбитые, опухшие руки женщин на пустыре. Более всего был поражен Генри Уоллес, когда привезли его на новый, только что пущенный сталелитейный завод.

В мартеновском цехе, скупо освещенном в вечернее время, он обратил внимание на нескольких низкорослых сталеваров, снующих у печи. Когда отблеск раскаленного металла упал на лица этих рабочих, Уоллес отступил на шаг. Перед ним были дети.

Он подозвал ближайшего парнишку. Тот — белоголовый, с хохолком на макушке, чумазый сверх меры, в отцовской обуви — подошел степенно и по просьбе гостя представился, кашлянув в кулак:

— Алеша Войтович, подручный сталевара.

Уоллес обратил взгляд на второго мальчишку.

— Ваня Зборовский, — назвался тот, не отрываясь от работы. Уоллес хотел было потрепать Алешу по голове, но рука остановилась на полпути — не к месту, фальшивым оказался бы сейчас традиционно-покровительственный жест взрослого. И Уоллес это понял.

Уходя из цеха, он все оглядывался на маленьких сталеваров и качал головой:

— Какая тяжелая, какая трагическая судьба у этих детей! Я расскажу о них у себя на родине… Боже, что ждет их впереди?

Ждало этих мальчишек, заменивших ушедших на фронт отцов, отнюдь не то, что заставило пригорюниться американского вице-президента.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Медленно, с неохотой отступал март, первый военный март, и наконец растаял, изошел ручьями.

Пришел апрель, взломал лед на Амуре и тронулся в далекую дорогу к морю закаленный панцирь великой реки. Обрадовались мальчишки теплу. На подсохших пустырях замелькали их пестрые кепки — начался футбольный сезон. Взмыл к синему небу угловатый тряпичный мяч, главное мальчишечье развлечение военных лет.

Алеша Войтович той весной навсегда невзлюбил футбол.

После ночной смены, уставший до одури, до бессмысленной улыбки, возвращался он домой. Недалеко от завода, на поляне, его окликнули ребята со двора, бегавшие за консервной банкой. Алеша еле стоял на ногах, но, увидев игру, забыл про усталость. И кто-то, как назло, предложил:

— На ворота станешь?

Войтович оглянулся — нет ли поблизости кого из заводских — и занял место в воротах, обозначенных двумя кирпичами. «Пяток минут поиграю, — решил он, — и домой». Дома дожидалась мама и младший братишка.

Игра получилась ничего, приличная игра. Алеша два раза подряд взял почти «девятку». Потом уступил место в воротах другому пацану и перешел в нападение.

Домой притащился только к обеду. Полез в карман за хлебными карточками, полученными на месяц вперед, и побледнел. В кармане ватника было пусто.

Помчался назад, к заводу, на поляну, где играли в футбол. Ребята уже разошлись, задул вечерний ветер. Мальчишка ощупал каждую пядь земли на бугорке, где он скинул ватник. Потом облазил на коленях и всю полянку, разыскивая оброненную драгоценную бумажку — пропитание на целый месяц. Да где ее найдешь? Ветер, вон какой ветер…

На следующий день мастер допытывался у Войтовича, отчего он «повесил нос», почему работает вполсилы. Пришлось рассказать о случившемся.

Мастер надвинул ему кепку на лоб и ушел. Он потолковал со многими людьми в цехе. Кто дневную, кто двухдневную долю оторвал от месячного блока хлебных карточек. И принес мастер Алеше тридцать желтых бумажных квадратиков.

— Больше не потеряешь?

— Что вы, дядя Егор! — обрадовался подручный сталевара. — Где нашли? Погодите… это не мои карточки.

— Бери, бери. Товарищи твои в цехе поделились. Себе меньше хлеба оставили.

Алеша протянул карточки обратно.

— Не возьму я…

— Без разговоров! Ты же кормилец, забыл?

Вот после этого и невзлюбил Войтович футбол. Став взрослым, понял — не в футболе дело. Игра не причем, хорошая игра. Но пересилить себя не мог. Услышит звук удара по мячу и вспомнит маму, как она глядела, когда он шарил по пустым карманам ватника…

Подобрал лешкину потерю Митрофан Баяндин — налипла на сапог, внимательно разглядел, хотел было скомкать и выбросить, но Покто отобрал бумажку, сложил вчетверо и спрятал во внутренний карман.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Внимания на Митьку почти никто не обращал. Но ходил он по городу озабоченно, торопливо, как научил Покто, чтобы часом не приняли за бездельника. Искал холм, где стоял отчий дом. От него и следа не осталось. Не было и батюшкиной бревенчатой церкви. Только несколько шалашей нашел, оследок «Копай-города». Те самые шалаши, что лепила орда в тридцать втором. Узнал у прохожей старушки — сохранили для памяти, как музейный экспонат.