Юрий Шевченко - Эворон

— Э, совсем ты молодой, ничего не знаешь, — укоризненно качает головой ороч, морщась от предложенной кем-то трофейной сигареты. — Ибрагим-бек большой воин, большой враг был — банда у него была в Таджикистане, последние басмачи на нашей земле…

— Когда же это было?

— Ты еще под стол пешком ходил, — кивает Тончи восемнадцатилетнему радисту. — Болит живот у всадника — никуда не годится всадник. Оставили меня наши в кишлаке. Полежал я, слышу — топот. Прибегает человек без чалмы, с бритой башкой, маузер мне в живот толкает: «Кто такой?» А у меня живот — как у ишака, который…

— Зеленых колючек наелся, — хором подсказывают танкисты.

— Правильно. Умираю, говорю, однако, вот какой я человек, бедный мусульманин, говорю, большевики в Мекку не пускают. «Замолчи», — зашипел он, и рукой мне рот зажимает, шума боится. Ага, думаю, стрелять ты не будешь, однако, раз шума боишься. Подождал, пока он отвернется и накинул ему на голову одеяло…

— И что?

— Ничего. Выговор командир дал. За то, что про Мекку говорил: и врагу врать не надо. Военная хитрость, отвечаю. Хороший был командир, погиб там на Памире…

— А бритый — кто был?

— Как — кто? Мюрид Ибрагим-бека.

— Какой мюрид?

— Э, совсем ты молодой, ничего не знаешь… Мюрид — ученик, однако!

Весело, почти напевая, — как мастеровитый плотник за верстаком — делал Тончи свою комсомольскую работу: проводил собрания и политинформации, беседы с молодыми бойцами о маскировке, о бдительности, об экономии горюче-смазочных материалов. Подбирал в батальоне толковых агитаторов и вместе с ними устраивал читку газет — непременно со своими комментариями, с боевыми воспоминаниями и подобающими историями.

А вот про эту черноземную землю, где дрался сейчас батальон, ничего не знал Батум, и не шли в ход личные наблюдения. Скучные беседы получались.

Здесь, на берегу сонной безымянной речки, фронтовая судьба дала батальону летом 43-го небольшую передышку, и Батум хотел в полной мере использовать ее для подъема боевого духа уставших танкистов. Но маловато было материалов для бесед! Правда, из штаба бригады поступали документы и газеты, но Шевцов знал, что его комсорг воодушевляется, только располагая запасом личных наблюдений.

Вызвал его ни свет ни заря не случайно. Выслушав рапорт «по всей форме», который с удовольствием произносил ороч, капитан сказал:

— Трофейный «шевроле» на ходу? Порядок. Бери шофера и жми в квадрат шестнадцать.

— Квадрат шестнадцать, если не ошибаюсь, Бутурлиновка?

— Точно. Ночью звонили — бригадное совещание комсоргов.

— Так у меня беседа сегодня с личным составом!

— Перенести надо. Поезжай. И землю погляди по дороге, людей послушай.

Получилось так, что в результате недолгой поездки узнал любознательный Тончи, как и рассчитывал Шевцов, немало интересного. И в том числе проведал о Шиповом лесе. Возвращаясь в расположение батальона, уже знал, как построить завтрашнюю беседу с молодыми танкистами…

Течет неподалеку от Бутурлиновки, в самом сердце России, чистая рыбная речушка Осереда, как две капли воды похожая на ту безымянную, что в расположении батальона. Таких речек множество в лесостепном черноземном краю, питают они Дон и Сосну, Оку и Волгу. Окружена Осереда ромашечными холмами.

Деревенька, где проходило совещание комсоргов, имела необычное, странное для орочского уха название — Гвазда. Сиротливо выглядела полусожженная деревня, черная и обуглившаяся, среди зеленого царства дубрав, у речного откоса. А на той стороне реки, у сломанного железным ударом молодого дуба, увидал ороч плачущего старика.

— Какое горе, дедушка? Скажи, меня Тончи зовут.

Поглядел старик на маленького узкоглазого офицера, потом кивнул на сломанный дуб.

— Вот оно горе, сынок, вот она беда…

— Зачем плачешь, однако? Дерево не человек. Новое вырастет.

— Ты погляди, какое дерево, сынок, погляди…

И впрямь, не видывал еще дальневосточник таких могучих дубов. Прямые и стройные, как сосны, уходили они высоко в поднебесье, так высоко, что листья на дальних кронах теряли очертания, сливались в зеленое облако. Тут и там валялись аккуратно спиленные деревья в три обхвата, на некоторых свежих пнях сохранились фанерные таблички.

— Именные это дубы, заповедные, — пояснил старик. — Я тут егерем всю жизнь прослужил, берег их, да вот не уберег. Тягачами фрицы вывозили, а что не успели — погубили, — и он кивнул на сваленный лес.

Рассказал еще егерь, что насчитывает история леса почти три столетия, а является он — ни много ни мало — отцом первого российского флота. Еще петровский указ запретил любую самовольную порубку леса в этом районе. Сюда переселили мастеровых крестьян из Тульской и Орловской губерний. И возникли вдоль берега Осереды необычные села: в Гвазде делали гвозди; в Клепове тесали доски, клепку для судов первого флота; в Пузеве жили мастера по днищам судов, «пузам»; в Чернавке — смолокуры и красковары. Каждая деревня стала как бы отдельным цехом, откуда детали волоком переправлялись на воронежские верфи.

Впоследствии, в сражении под Азовом, турецкие ядра даже при прямом попадании в мачты русских кораблей только царапали их, но переломить не могли…

Почти три века берег народ единственную в мире рощу прямоствольных дубов. Где только не вырубали в царские времена леса купцы и промышленные люди — Шипов лес был охраняем древним петровским указом. После Октября образовали здесь государственный заповедник, начались работы по расселению уникального дуба в других местах, повезли саженцы даже на Дальний Восток. И первыми замахнулись на Шипов лес — эти, фашисты…

Тончи подсадил старика в свой «шевроле», и они объехали то, что осталось от великой дубравы. Урон ей нанесен был большой. Но в спешке отступали отсюда оккупанты — центральная часть леса почти сохранилась, только крупные, самые видные и старые дубы опалены огнеметами.

— Погоди, дедушка, — твердил Тончи, — добьем их — все вместе спасать твой лес будем. Восстановим! Верно говорю!

— Добьем ли их сынок, выдержим?

Тончи отвернулся, чтобы старик не видал его глаз, и сказал тихо:

— Добьем дед, не сомневайся.

И добавил еще тише:

— Выдержим. Даже при прямом попадании…

Вернемся в март 1942-го.

«Уважаемый руководитель!

Гость прибыл, и мы без промедления направляемся дальше.

Рассчитываю в результате рассеять также и Ваши опасения относительно заводов, упоминаемых в моем предыдущем письме. Придерживаюсь прежней аргументации и готов нести полную ответственность за свои выводы о русской индустрии. Позволю себе подчеркнуть главное: сооружение и эксплуатация русскими названных предприятий в интересующем нас городе в условиях почти полной мобилизации мужского населения невозможны.