Юрий Шевченко - Эворон

В Нагасаки он с месяц жил на берегу живописной бухты, один в старинном домике под черепичной крышей и с террасой, выходящей на море, неподалеку от католического собора Оура (так себе церквушка, разве что вся в пальмах и подстриженных кустах). Бухту окружали волнистые зеленые сопки и островки, стоял февраль, не верилось, что рядом — снежная Россия, каждое утро на террасе, в глиняном кувшинчике, появлялся свежий букетик цветов, вроде подснежников, но духовитее.

И так же незаметно появлялся каждое утро щуплый человечек по имени Таро, хозяин дома, переселившийся на время пребывания здесь русского гостя к своей сестре в другой район города. Если бы не Таро — сгорбленно-услужливый, в темном старом кимоно — Митька бы свихнулся: не с кем было слова перемолвить. Таро же говорил по-русски.

По этой причине сразу и остро Баяндин заподозрил в нем соглядатая из японской разведки — не могли же оставить его здесь без присмотра?

Но чем больше принюхивался он к хозяину домика, тем больше успокаивался. Таро был стар, нелюбопытен, он окучивал и поливал свои грядки в маленьком палисаднике и торопился незаметно исчезнуть — задерживался разве что по митькиной просьбе. Убедительно для Митьки было и то, что хозяин домика вовсе не скрывал знание русского языка, наоборот — сам объяснил, что когда-то владел прачечной во Владивостоке, обслуживал торговый дом Чуркиных.

На паях с сестрой Таро держал в бухте маленький заводик по производству сакэ — убыточное дело — поскольку к началу войны с американцами по всему побережью расплодились современные винокуренные предприятия, снабжавшие армию и производившие сакэ декалитрами в металлических баках, то, по мнению Таро, было кощунством.

Японец возбуждал любопытство.

Желая окончательно убедиться, с кем он имеет дело — соглядатаем или вправду виноделом — Баяндин невзначай попросил показать ему этот самый заводик. И Таро с удовольствием согласился.

Он привел Митьку к дощатому полутораэтажному бараку с подвалом, в котором на подставках полулежали конические бочки из белого кедра, в них и приготовлялся напиток по лучшему методу, принятому в эпоху Эдо, восходящую к началу семнадцатого столетия. В подвале было холодно и сумрачно, ему поклонилась пожилая женщина — неотличимая от Таро, если бы не узел седоватых волос на затылке — то же кимоно, та же морщинистая кожа на усохшем лице.

Из ее рук он принял фарфоровый кувшинчик и, не желая обижать хозяев, пригубил сакэ. Напиток показался ему куда приятней, чем на корабле, наверное, потому что в кувшинчике позванивали кристаллики льда, рисовое вино было холодным и резким на вкус. Он не сразу ощутил крепость, да и чашечка, поданная ему, была маленькая, неказистая, с наперсток.

Извинившись перед гостем, Таро принялся вместе с сестрой варить в чане свежую порцию риса для сакэ. Потягивая напиток, Митька разглядывал подвал — деревянную давильню с противовесом, лотки для просушки сваренного риса, фильтровальную бочку. Стоял здесь густой дрожжевой запах — но не русский, пивной закваски, а чужой — с кислинкой.

Недоумевая — как это понимать, что его надолго бросили, позабыли в этом городе — Баяндин стал по утрам наведываться от безделья в подвал Таро.

Сакэ с каждым днем казался ему все милее.

Алкоголь, которого счастливо избегал он и дома, и в Германии, сивушный дух коего не терпел сызмальства, здесь, в игрушечной Японии, нашел-таки лазейку в его здоровое нутро. Проник, притворившись кисло-сладким бальзамом, спутником мудрости, как говорил Таро.

— Его букет напоминает мадеру и херес. С древних времен мы ценим его особую нежность, подобную ласке женщины.

Сестра Таро улыбалась и кивала головой.

— Когда-нибудь, Митя-сан, я поведу вас на церемонию бракосочетания. Вы увидите, как юные японцы, жених и невеста, пьют сакэ из одной чаши. Достоинства нашего напитка несравненны, в нем — вкус и аромат Востока. Особенно хорош сакэ свежий, его нужно пить как можно скорее.

Баяндин принимал «наперсток» и соглашался:

— Распаляет. Лей еще…

— Сакэ нужно пить осторожно, — усмехался Таро, но нацеживал. — Один из наших богов был изгнан с неба, ибо, чрезмерно напившись, стал буйствовать. Вам же нужно быть осмотрительным, уважаемый Митя-сан…

Еще недавно его насторожили бы эти слова — откуда японскому самогонщику знать, каким Баяндину надлежит быть? Но напиток туманил голову, хотелось подмигивать, говорить и смеяться. Да и чего тут опасаться? Уже несколько раз Таро и его сестрица заботливо приводили Митьку к ночи домой, укладывали в постель. Приведут и на этот раз…

Обещанную Таро церемонию бракосочетания поглядеть не удалось, и от посещения хмельного подвала вскоре пришлось тоже отказаться: о Митьке вспомнили.

В обществе приехавшего сюда наконец бледноволосого офицера из германского посольства Баяндин несколько раз совершал неторопливый променад вдоль набережной узенькой реки, до знаменитого домика Гловера («Дом мадам Баттерфляй», — мимоходом сказал офицер, Митька понимающе кивнул, соображая — кто она, чья мадам?), подымались на холм Урагами. Было в японском городе уютно и ароматно. В память о нем тайно купил Митька на германские марки пухлый золотой перстень с хитро-загадочной мордой морского дракона. Бледноволосый сообщил Баяндину, где и как встретят его в России. Митька с грустью глядел на кукольных улыбчивых японских женщин (вот бы рвануть!), вздыхал.

Ночью его доставили в бухту, посадили на парусную яхту. Яхта бесшумно скользнула от причала и отвезла Баяндина далеко на рейд. Море тоже было тихое, черное, как ночь, он не сразу заметил вороненый бок субмарины…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Теперь, поглядывая на угрюмого спутника в кухлянке, похожего на шамана и кряхтя семенящего впереди на коротких, подбитых мехом лыжах, Баяндин негодовал, вызывающе посвистывал.

Нет, не глухой, обернулся все-таки, прошептал:

— Свистеть не надо. Деньги не будет.

И улыбнулся, показав крупные черноватые зубы. Митька сразу отошел душой, потеплел, наддал и поравнялся с Покто, пошел рядом, целиной.

— Скоро доберемся?

— Доберемся, однако, — ответил Покто.

Вскоре он завернул в глухомань, речка и горы скрылись. В тайге показалась старая, полусгнившая охотничья фанза. Покто скинул лыжи, приглашая Митьку последовать его примеру, растворил дверь. В фанзе холодно, но на нарах лежал меховой спальный мешок, был стол. На нем — завернутое в тряпицу сало, бутыль с мутноватой жидкостью, огарок свечи. Покто тарахтел по-русски, к удивлению Баяндина, довольно чисто:

— Поживете здесь несколько дней.

— По делу бы надо торопиться, — заметил Митька. Бедовать в холодной фанзе ему не улыбалось. — Передохнем и пойдем.