Юрий Шевченко - Эворон

В тупиках станции стояли приготовленные, видимо, для отправки в Германию вагоны с грузами, платформы со строевым добротным лесом. И Шевцов на мгновение вспомнил недавний рассказ Тончи о том воронежском лесе — черт, забыл название! — да и не в нем дело. «Леску вам захотелось?» — кричал он, бросая машину на пулеметную точку, утирая кровь со лба — поцарапали-таки осколки после удара болванки. Свои, не чужие осколки, и на том спасибо…

За платформами с лесом танк развернулся. Из оконной глазницы станции полыхнуло огнем, снаряд угодил в бревна, и они, крошась и ломаясь во взрыве, спасли жизнь экипажу Шевцова, — может быть, те самые дубы, о которых говорил Тончи, может быть, другие…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Выжженная степь ложилась под гусеницы, но спиной чувствовал Тончи — позади, совсем недалеко, истекают янтарной смолой сосны в искалеченных лесах, тянутся к облакам опаленные корабельные дубы.

Всю жизнь ходил Тончи Батум осторожным шагом по земле, в обход лежек зверя, отклоняя бережной рукой хвойные ветви, переступал побеги, расправлял помятый непогодой куст орешника. Каждая травинка даже на тропе войны была ему дорога и знакома — а как же, он ведь ороч, само имя его народа означает — лесные люди!

Выжженная степь клонилась к логу — по его дну, перемалывая прихотливый, поросший осокой ручеек в грязное месиво, в безопасной глубине двигались четыре «тигра». Батум и еще несколько танкистов подоспели сюда в тот момент, когда по склону, следом за немецкими танками, двинулись в укрытие самоходки — «фердинанды». Они тут же начали разворачиваться для встречного боя.

Низко над степью прошла четверка «ИЛов». Сверху пилоты видели, как загорелся один «фердинанд», как вторая самоходка дала залп в упор по Т-34, как советский танк протаранил, погибая, самоходную установку. Рвануло — сдетонировал боекомплект двух машин.

Радист Рожнов прокричал у самого уха:

— Комбат на связи!

— Товарищ Шевцов! Живой! Докладываю…

— Отставить доклад, — услышал Тончи в шлемофоне дорогой голос. — Твои координаты?

— Слева вижу водокачку…

— Порядок. Иду к вам!

Над станцией подымались столбы пыли и дыма. На левом фланге железнодорожной станции принял бой пехотный полк. Шевцов получил приказ поддержать пехотинцев, но пробиться к ним не смог — густые минные заграждения.

Разыскав Батума, — он преследовал уходящие «тигры» — комбат пересчитал наличные силы. Осталось шесть танков. Сам Тончи уже без шлема, голова перебинтована, спрыгнул на землю — шатается.

— Что с головой?

— Маскировка! Ты на себя погляди, однако…

Щеки и лоб Шевцова — спекшаяся кровь, на шее рваная царапина. Комбинезон дымится. Присели на корточки, посоветовались. Решили: идти к пехотинцам по вражеской территории. Короче всего будет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

По оперативным тылам германской пехотной дивизии, по шоссе и проселкам, по оврагам, обрывая проволочные заграждения и подминая траншеи, мчатся шесть зеленых машин.

Их появление здесь, за линией фронта, да еще с автоматчиками на броне (дали в подмогу), немцы встречают панически. Они не готовы к немедленному бою.

Шевцов и не ввязывается в бой. Его думы о дисках сцепления, о передачах и солярке, его забота — скорость, только скорость. Головной танк с ходу отбрасывает загородивший дорогу на мост грузовик. Под мостом пересохший ручей. Попить бы!

Проскочив мост, пять машин углубляются в рощицу, шестой танк, замыкающий, не успевает. По мосту бьет полевое орудие, осколки моста осыпают броню. Трое пехотинцев-автоматчиков убиты. Танк Батума круто разворачивается перед разрушенным мостом, замирает, пошатываясь, на краю оврага. Башня его ищет, нащупывает немецкое орудие. Вот оно, блеснула оптика прицела у окопчика. Танк сотрясается от выстрела.

— Всем в укрытие! — командует Тончи. — Приготовиться к бою!

К залегшей в овраге кучке наших танкистов и автоматчиков с трех сторон спешат немецкие солдаты. Уже слышны их голоса, отрывистые команды. Короткая очередь заставляет немцев залечь. Они приближаются ползком. Тончи распоряжается приготовить гранаты.

Внезапно обстановка у оврага меняется. Батум слышит топот, приподнимается и видит спины немецких солдат. Из рощи, оттуда, где несколько минут назад скрылись прорвавшиеся русские танки, ударили крупнокалиберные пулеметы. Тончи узнал их. Шевцов вернулся!

Под его прикрытием машина Батума медленно переползает овраг, водитель тормозит на опушке, давая автоматчикам время забраться на броню. Один из них радостно стучит прикладом по башне — вперед…

Исходит дымом, догорает шестое июля, второй день Курской битвы.

Покачивая пушками, идут по тылам, сквозь порядки врага, шесть танков батальона Шевцова с непонятными немцам буквами на броне. Их ожигают огнем налепленные на местности дзоты, гусеницы Т-34 размалывают скорлупу этих яйцеголовых бетонных убежищ; по боковым плоскостям рикошетят пули, прыгает смотровая щель перед лицом Тончи Батума. Ревут, рвут гусеничное железо ведущие колеса, угарный дым обволакивает перевернутые и оставленные позади гужевые и самоходные транспорты войскового германского обоза, груженные материалом войны — патронами и хлебом, катушками телефонных проводов и канистрами синтетического бензина, консервами и бинтами, полевыми рациями и сигаретами, зенитными прицелами и бумажными эрзац-одеялами…

У мертвого хутора, на холме, с которого просматривается станция, Шевцов поворачивает налево.

Пехотинцы не чаяли помощи с вражеской стороны. Танки батальона ударили немцев в спину, опрокинули их, заняли оборону на левом фланге станции. И комбат, понимая, какой завтра будет день, приказал закапывать танки — под обрез основания башен.

Непросто было отдать такой приказ. Шесть экипажей еле держались на ногах. Многие танкисты и автоматчики ранены. Вынесли и положили на землю Тончи Батума — его вторично задело по голове.

Шевцов, сам изрядно потрепанный, первым схватил саперную лопатку и вонзил ее в сухую землю. Она не поддавалась, скрежетало лезвие об осколки. Перевернулся, укрепился на четвереньках, поднялся Батум, встал рядом с комбатом стрелок-радист Рожнов, за ними — другие танкисты…

Иван Шевцов рубил и кромсал землю, как будто не было усталости и двенадцати часов боя. Треснула, разошлась по шву гимнастерка на тугих плечах комбата. Ороч, переводя дух и превозмогая головокружение, залюбовался статью Шевцова.

И тот, почувствовав взгляд друга, обернулся к нему.

Вовек не забудет Тончи лицо своего Шевцова. Окровавленное скуластое лицо и светлые глаза, словно бы в усмешке спрашивающие у людей, у войны: ну-ка, что еще?