Владимир Кочетов - Провинциал

Когда Егора наконец оторвали, верзила сучил ногами, потом рассказывали, что его едва привели в чувство.

Домой их доставили в милицейской машине. Егора целый вечер отпаивали валерьянкой, ночью у него поднялась температура до сорока; он провалялся в постели дней десять…

И сейчас, глядя на Егоровы желваки, Ваня испугался за брата.

Серая дверь неслышно отворилась, из нее вышла молоденькая черноглазая девушка с ямочками на щеках.

Егор взглянул на нее хмуро, в другое время он не упустил бы случая и познакомиться, но сейчас ему было не до того.

— Вы не меня ждете? — спросила она.

— Нет, не вас. Врача Анастасию Петровну.

— Значит, меня, — просто сказала девушка.

Егор встал.

— Я привыкла, — улыбнулась Анастасия Петровна, и нежные ямочки на ее щеках дрогнули. — Я веду вашу маму. Произошла ошибка, — голос ее стал строгим, глуховатым, — анализы не подтверждают желтуху.

Егор беспомощно развел руками:

— Зачем же ее перевели к вам?

— Понимаете, внешние признаки желтухи были, но это не желтуха, а лекарственный гепатит — перенасыщение организма лекарствами. Маму вашу просто закормили лекарствами, и это вызвало своеобразное отравление, при котором желтеет кожа и так далее. Но это не инфекционное заболевание.

— Как же так… — Егор побледнел.

— Перестраховались. — Анастасия Петровна вздохнула.

— И что же делать? Она ведь каждую минуту может здесь заразиться!

— Не исключено, — согласилась Анастасия Петровна. — Но мы стараемся делать все, чтобы этого не произошло. Понимаете, раз уж ваша мама к нам попала, она обязательно должна отлежать хотя бы четырнадцать карантинных дней — даже министр не может отменить этого правила. Осталось немножко. Я думаю, все обойдется, и мы вернем вашу маму в прежнюю больницу. Сейчас у нее часты сердечные приступы, мы снимаем их, как можем, но после лекарственного отравления… понимаете, надо быть особенно осторожным: организм ослаблен. Мы, к сожалению, не специалисты по сердечным заболеваниям. Я уже звонила в ту больницу, они в курсе дела, только упрямятся немного — хотят соблюсти реноме. Но я добьюсь, мальчики, не расстраивайтесь, я обязательно добьюсь!..

Черные перила эскалатора тонко поскрипывали под Ваниной рукой, и он подумал, что на разных станциях перила эскалаторов посвистывают на разные тона, как певчие птицы; кажется, что ты в лесу — только закрой глаза…

— Я в институт, — сказал Егор, когда она приехали на площадь Свердлова, — а ты гуляй, все равно в школу не поспеешь. На́ рубль, — он сунул Ване в карман пальто новенькую, хрусткую бумажку, — сходи в кино или куда хочешь.

Ваня согласился без особой охоты.

Ну в кино он так и не попал.

Проплутав по улицам до сумерек и остановившись возле какого-то продуктового магазина с неоновой рекламой, он позвонил из телефонной будки Сашке Елину.

— Где ты пропадаешь? — сказал Сашка. — Почему тебя не было в школе?

— Слушай, Сашка, у меня сегодня такой день… Понимаешь, у мамы день рождения, и я не мог… — Ваня вспомнил серый, пропитанный запахами лекарств коридор Боткинской больницы, представил себе, как задыхается в одном из стеклянных боксов мать, как мечется на подушке ее седая голова, а в соседних боксах лежат желтые женщины, смотрят желтыми равнодушными глазами. Ему стало страшно, он не слышал, что говорил Сашка, в голову глухо ударяло: «Вдруг она заразится? Вдруг заразится?..»

— Алло! — кричал Сашка. — Ты что, оглох?! Алло!

— Да…

Видно, Ванин голос испугал Сашку, он закричал в трубку:

— Вань, что с тобой? Ты где сейчас? Приезжай! А хочешь, я к тебе приду. Только мне надо убрать контору, она здесь рядом, у нас во дворе, я быстро, в один момент, полы мыть не буду, только подмету.

— Сашка, давай я помогу тебе, — сказал Ваня. — Сяду на троллейбус — и через десять минут у тебя. Только встреть меня у ворот.

Ваня толкнул тугую дверь телефонной будки, нащупал в кармане хрустящую рублевку, несколько монет и вошел в ярко освещенные двери магазина.

Через десять минут он трясся в троллейбусе, загораживая от пассажиров выглядывавшее из кармана пальто горлышко бутылки. Когда Ваня спросил в магазине портвейн, пожилая продавщица в застиранном халате взглянула на него подозрительно, но спорить не стала.

Сашка встретил Ваню у ворот, как больному, заглянул в глаза:

— Что случилось? Почему ты не хочешь зайти к нам?

— Потом, Сашка, потом. Пойдем-ка в твою контору.

Они вошли во двор, повернули налево, на стене у первого же подъезда Ваня увидел вывеску: «Жилищно-эксплуатационная контора».

Сашка отпер тяжелую массивную дверь, они вошли в темный коридор, нашарили по стене выключатель, зажгли свет.

— Вот тут я и работаю, — сказал Сашка, улыбаясь. — Сам себе начальник. Сейчас покажу свои «владения».

Он отпер все четыре выходившие в коридор двери, широко распахнул их.

— Пусть проветриваются. Да заходи, чего в коридоре стоишь!

Ваня зашел за Сашкой в кабинет. Там стояли четыре желтых письменных стола. Он вздрогнул: «желтуха»…

— Слушай, пойдем в другой кабинет.

— Пойдем, — согласился Сашка. — А что?

В другой комнате столы были коричневые.

Ваня достал из кармана бутылку портвейна. Сашка удивленно присвистнул.

— Давай выпьем, Сашка. Потом подметем… — Ваня зубами сорвал полиэтиленовую пробку. — Стаканы есть?

— Сейчас, сейчас, здесь графины, я каждый вечер должен наливать свежую воду. — Сашка вышел в другую комнату и вернулся с двумя гранеными стаканами.

— Понимаешь, Сашка, — сказал Ваня, разливая вино по стаканам, — я должен что-то сделать… Утром мы поехали к маме в больницу, а потом я целый день шатался по городу. У мамы, оказывается, нет никакой желтухи, врачи напутали. Но теперь ее из Боткинской не выпустят, пока не отлежит карантина. Она каждую минуту может заразиться, а при таком сердце… У моего дружка Славки Вершинина мать от желтухи умерла. — Ваня вздохнул. — А у мамы сегодня день рожденья. Вот… Я и хочу выпить за ее здоровье. Чтобы она выздоровела и никогда не болела. Пусть лучше я заболею. Эх!.. — Ваня чокнулся с Сашкой и выпил сладкое, обжигающее гортань вино. Каждый глоток давался с трудом, не хватало дыхания, на глаза выступили слезы.

Но ему хотелось принять на себя какую-то муку — казалось, этим хоть немножко он примет на себя страдания матери.

Сашка захмелел мгновенно. Его голубые круглые глаза наполнились слезами, он сморгнул их, умильная улыбки заиграла на толстых губах.

— Вань, я ведь тебя люблю, но скажи, за что ты ударил меня тогда, ты же видел, что я пошутил?

— Сашка, — Ване захотелось обнять друга, но не было сил встать и подойти к нему, — Сашка, черт возьми, я просто испугался! Шебутыкина испугался, да… А теперь я ему за тебя горло перегрызу! Не боюсь я его, никого не боюсь, Сашка! Прости меня. Я подло поступил, подло, да? Я знаю, подло…