Владимир Кочетов - Провинциал

На другой день рано утром, когда солнечные лучи проникли под густую виноградную листву и обозначили на земле длинные слабые тени, Митя еще крепко спал. На полу террасы валилась его рубашка, которую он, стянув узлом, использовал вместо сетки для яблок; выглядывавшие из узелка яблоки, словно лакированные, блестели гладкими румяными боками.

В носу у Мити защекотало, он отмахнулся, но муха назойливо ползала по верхней губе. Митя открыл глаза и увидел Наташу: она сидела на краю раскладушки и, беззвучно посмеиваясь, водила под его носом кончиком своих длинных волос. Увидев, что Митя проснулся, Наташа звонко рассмеялась, а он лежал неподвижно и с восхищением глядел на нее. Никогда еще он не видел ее такой красивой. В ее карих глазах то попыхивал, то опадал золотой огонек: ровный, аккуратный носик подрагивал от смеха, а нежные, розовые губы мило кривились; гладкая загорелая кожа матово светилась; расчесанные золотые волосы ниспадали на синий сарафан и мелькали у Митиного лица.

— Ну, что так уставился? Мне даже страшно стало, — сказала Наташа, переставая смеяться. — Девчонки спят. Пойдем на Терек! Такое чудесное утро!

— О Аврора, о Лорелея, все для тебя! — пропел Митя.

Наташа приложила к его губам розовые, просвечивающие на солнце пальчики. Он поцеловал их.

По дороге они едва не разругались. Наташа спросила, где Митя пропадал вечером, он рассказал ей, а она стала донимать его упреками: как мог он на целый вечер оставить ее одну — ей было очень скучно. Наташа даже чуть не заплакала. Это вызвало у Мити раздражение, он ответил что-то резкое, но в конце концов стал уверять, что это в первый и последний раз, что отныне он все будет делать так, как она захочет. Это успокоило Наташу, и, когда между зелеными ветвями мелькнула плоская широкая лента реки, она улыбнулась счастливой улыбкой собственника.

Наташа побежала вперед и, скинув на ходу сарафан, остановилась у самой воды. Вся фигура ее, темная, почтя черная, была окаймлена золотой воздушной полоской. Казалось, что Наташино тело излучает особый таинственный свет, и Митя вспомнил черную икону с изображением Иисуса Христа, от которого лучами — тусклая позолота — исходил божественный свет. «Разве может свет исходить от тела лучами? Свет исходит волнами, вот как от Наташи», — подумал Митя и запел:

— И божество, и вдохновенье…

— Ну иди же сюда! — крикнула Наташа, оглядываясь. — Иди же!

Митя вышел на поляну. Вдруг у самой воды раздвинулись кусты, и между ними показалось морщинистое, почти черное от загара старческое лицо с серо-желтой спутанной бородой и в соломенной шляпе. Оно повело тусклыми, в красных прожилках глазами в сторону реки и злобно зашипело, приставляя к бороде коричневый палец:

— Тс-с-с! Всю рыбу распужаете!..

— Здорово, дед! — громко сказал Митя, подходя к старику. — Клюет?

— Какое там! — Старик покачал головой и сплюнул в воду. — Вот вчерась двух поймал… зна-а-а-тные были.

— А что за рыба?

— Да этот, как его… этот… ну… — Старик замахал рукой, словно обжегся. — Этот… сом! Во, сом…

— А разве сомы здесь водятся? — недоверчиво спросил Митя.

— Во… — уверенно сказал старик. — А то как же! Что же здесь водиться должно-то? — помолчав, спросил он сердито.

— Не знаю, — сказал Митя. — Но сом, по-моему, тихую воду любит.

— А то как же, конечно, тихую — согласился старик, оглядев корягу, быстро уносимую течением.

— И охотится он ночью, а днем спит…

— А я их ночью ловил, — сказал старик, торжествующе улыбаясь: «Не поймаешь, брат!»

Сзади подошла Наташа.

— Здравствуйте, дедушка, — сказала она, взяв Митю под руку и опираясь на нее.

— Тс-с-с! Тише, окаянная!.. Не видишь — рыбу ловлю?

— Извините, дедушка.

— Тс-с-с! Вот голосистая! — Старик покачал головой.

— Дед, — зашептал Митя, нарочно тараща глаза, — сомы-то все спят, все равно ничего уже не поймаешь.

Старик отрицательно покачал головой.

— Они еще не ложились.

— А зачем им ложиться? Они стоя в воде спят, — сказал Митя.

— Ну да? — удивился старик. — Как это стоя можно спать? — Он пожал плечами и задумался. — А ведь верно, можно, — сказал он, взмахнув рукой. — Я помню еще в первую мировую, как германцев били, я уже унтер-офицером был, — он сделал ударение на слове «офицер», — и шли мы однажды в наступление, а немец так драпанул, что и догнать его возможности нет. Идем день, ночь, идем другой день, другую ночь, а немца все нет и нет. Вот тут и стали люди на ходу спать. Идут и спят. Целый полк идет и спит. Да, так и спали, пока не дошли до немца. А уж потом: «Гутен морген!» — и намылили ему шею, потому как выспались, значит, хорошенько. — И неожиданно он засмеялся низким раскатистым смехом.

— Дед, а сколько лет тебе в ту войну было? — спросил Митя.

— Да много уж, много, и не помню, — сказал старик, переставая смеяться. — Годков тридцать.

Митя присвистнул.

— Так тебе, выходит, сейчас чуть не сто?

— Ну, сто не сто, — гордо сказал старик, — а туда подбирается. Да. Гм… — Он лукаво взглянул на Наташу. — Хороша у тебя девка. Жена?

Наташа крепче обхватила Митину руку.

— Нет, — сказал Митя и добавил полушутя-полусерьезно: — Невеста.

Наташа еще крепче обхватила его руку.

— Хорошее дело, — сказал одобрительно старик, сбивая рукой соломенную шляпу на затылок. — Я тоже, помню, молодой был, шустрый, огонь! — Глаза его весело заблестели и заслезились. — Девкам проходу не давал. В праздник они хоровод водют — подскочишь на коне, ухватишь любую — да за станицу, миловаться. Скачешь, ветер в ушах свищет, девка к тебе прижимается, боится, визжит, бога молит — не упасть бы только!.. И бабу свою так увез: увез и не привез назад. Вот как в наше время было. Пятерых сыновей народили, двое на войне погибли, на Отечественной, да других бог помиловал. — Он снял шляпу и мелко перекрестил ворот рубахи. — А вы что ж, нездешние, что ли? Не признаю никак.

— Да, приезжие, — сказал Митя. — Приехали фольклор собирать.

— Халкор? Это что же, растение такое или что? — поинтересовался старик.

Митя и Наташа рассмеялись.

— Да нет, дедушка, — сказала Наташа, — это старинные песни, сказки.

— Ну да? — Старик недоверчиво взглянул на нее. — Ну, в таком случае я их сколько хочешь вам набрешу. Антипом меня зовут, — сказал он, вылезая из кустов и подавая Мите большую костлявую руку.

Митя удивился громадности старика, когда тот встал перед ним во весь рост. Он был сутул, кряжист, большие плоские ступни его с первобытной силой упирались в землю. «Ерошка! — ахнул Митя. — Вылитый Ерошка!»

— А чегой мне за это будет? Ась? Чихирику поднесете старому?

— Поднесем, — весело сказал Митя.

— Айн момент! — Старик поднял указательный палец, скрылся в кустах и через минуту вылез оттуда с удилищем из молодого, упругого тополька и ведром. Он поманил Митю и Наташу на опушку, сел в тени мощного дуба, прислонившись спиной к жесткой, дубленой, как его руки, коре и вытянув босые белые ноги.