Владимир Кочетов - Провинциал

Наконец Николай встал с травы, оделся, словно извиняясь, сказал:

— Надо идти мне… — Он подал Мите руку. — Вы долго еще пробудете в Щедрине?

— Недельку, а там посмотрим. Если не выгонят, может, еще на недельку останемся.

— Тогда увидимся. Через полчаса машина колхозная в город идет. — обещали подкинуть… А в субботу, как приеду, обязательно в гости приходите. У меня сад хороший, — обратился он к Наташе, — Митя знает.

Наташа протянула ему руку. Он вздрогнул и, как-то посуровев лицом, серьезно и осторожно пожал кончики ее пальцев; круто повернувшись, словно боясь чего-то, быстрыми шагами вошел в лес.

— Николай, а собака как? — крикнул вдогонку Митя.

— Жива. Привет передавала, — раздалось в ответ за кустами.

— Пора и нам. Девчонки, наверно, уже приготовили завтрак и ругаются на чем свет стоит, — сказала Наташа, накидывая распашной сарафан и пряча в карман стрекозу.

По дороге она сказала, что хочет поехать на два дня домой. Она не спросила, отпустит ли ее Митя (все-таки он был руководителем экспедиции), а как само собой разумеющееся сообщила: «Я, Митечка, съезжу домой, ты тут не скучай без меня».

Варя и Птичкина встретили их нахмуренно.

— Наконец-то заявились! Завтрак давно остыл.

— А мы на Тереке купались, — сказал Митя. — Что же на нас сердиться? — Он наколол на вилку ломтик помидора. — Я вам яблок вчера принес…

— Мы уже ели, — сказала Варя. — И компот сварили.

После завтрака Наташа собралась и уехала домой.

Проснувшись на другое утро. Митя долго лежал с закрытыми глазами: ждал, когда Наташа подсядет на раскладушку и станет щекотать его кончиками волос. Но тут он вспомнил, что Наташа уехала, открыл глаза, увидел сквозь ветви на веранде задумчивое лицо Птичкиной, и ему стало грустно. На террасу вышла Варя, Митя поспешил прикрыть глаза.

— Что, спит еще? — спросила она.

Птичкина кивнула, посмотрела на Митю и вздохнула.

— Ну пусть спит, — сказала Варя.

«Варька здесь. Птичка здесь, а Наташи нет. И Николая нет… Скука!» Митя потянулся.

— Варька! — крикнул он повелительно-капризным шутливым тоном. — Я жрать хочу!

Варя, спускаясь с террасы, всплеснула руками.

— Господи, в постель тебе, что ли, подавать?

— А это идея! — сказал Митя, усаживаясь на раскладушке и скрестив по-турецки ноги, два раза хлопнул в ладоши. — Завтракать!

— Обойдешься! — сказала Варя и ушла на кухню.

— Варька, да дай ему, — уныло протянула Птичкина с веранды.

— Несу, несу, — отозвалась из кухни Варя. — Бог с ним. Он страдает, — сказала она насмешливо, появляясь на пороге, держа в вытянутых руках табурет, уставленный тарелками с салатом и вареной картошкой. Она поставила табурет перед Митиной раскладушкой и неуклюже сделала реверанс.

— А компот? — жалобно сказал Митя.

Варя принесла и компот.

— Кушай, лапочка, кушай, поправляйся, — нежно пропела Птичкина.

— Птичка, откуда у тебя в последнее время такая любовь к человечеству? — спросил Митя.

Птичкина пожала плечами. В последнее время она стала проще, но была уныла. В ее речи постепенно стали пропадать «шикарные» словечки, которые она любила употреблять; правда, иногда они все-таки нет-нет да и проскальзывали. Манерно-изысканное обращение «дамы» уступило место грубовато-добродушному «бабы». Это смешило Митю.

— Варька, — сказала Птичкина с террасы, — все-таки, что ни говори, мы, бабы, несчастный народ…

— Ох, душа моя, мне некогда, обед готовить надо! Неужели ты за ночь не выболталась? — отмахнулась Варя. — Что на обед приготовить: суп с вермишелью или с макаронами?

Митя засмеялся:

— Да какие же вы бабы?

— Ты ничего не понимаешь, — серьезно ответила Птичкина. — Именно бабы. Как это хорошо, и поэтично, и по-народному!

— Ну, народное вовсе не в этом…

— И в этом, и в этом! Бабы… ты подумай, как звучит: русские бабы! Нет, хочу быть бабой, бабой! Что может быть лучше? Ведь сколько они, русские бабы, выдюжили на своих плечах…

— Э-э, ты даже знаешь такое словечко — «выдюжили»? — сказал Митя.

Птичкина ничего не ответила. Обиженно поджав губы, она ушла в дом.

— Так с вермишелью или с макаронами? — спросила Варя.

Мите было все равно: с вермишелью или с макаронами. Он вышел за калитку, повернул направо и пошел по улице, распугивая встречных гусей, не обращая внимания на их злобное шипение и вытянутые шеи.

Митя не заметил, как улица вывела его на окраину станицы. Он остановился в нерешительности и, махнув рукой, побрел в поле. Поле заросло ромашками, высокой желтой сурепкой, подсохшими у стебля одуванчиками, сильными кустами молочно-голубого цикория, синевато-сиреневыми ворсистыми васильками. Размалеванный удод с задиристым хохолком на голове стремительно перелетал через дорогу, прятался на мгновение в высокой пыльной придорожной траве и летел дальше, словно заманивал его.

Митя поймал себя на том, что идет по дороге на станцию. «Идиот! — подумал он. Кретин! Ведь приедет она завтра!» И повернул назад.

По дороге он нарвал большой букет полевых цветов.

Проходя мимо одного из дворов, увидел невысокую стройную девушку. Она стояла к Мите спиной и, наклонившись так, что красное короткое платьице почти целиком открывало ее крепкие, смуглые ноги, большим, связанным из стеблей полыни веником подметала дорожку от крыльца до калитки. Митя облокотился на забор.

— Девушка, а девушка, можно вам цветы подарить?

Девушка торопливо оправила платье и оглянулась. Она взглянула на Митю зелеными раскосыми глазами, а на концах ее ресниц затрепетали живые солнечные лучики.

— Цветы? — спросила она насмешливо. — А они-то уже почти завяли.

— Ну да, — недоверчиво сказал Митя, разглядывая букет. — Я их только что нарвал.

Цветы цикория и в самом деле сморщились, потемнели, и маки опустили свои хрупкие, наполовину облетевшие головки. Только васильки и ромашки нарядно топорщились белыми и сиреневыми лепестками.

— Что же теперь делать? — спросил Митя.

— Ладно уж, давай, — снисходительно сказала девушка, забирая цветы. — Я васильки и ромашки в воду поставлю, а эти выброшу — все равно завяли.

У нее были несколько широкие скулы, заостренный, выточенный подбородок, а озорные веснушки не портили лица, напротив, даже очень шли ему.

— А где здесь дед Антип живет? — любуясь девушкой, спросил Митя.

— Да здесь и живет, — сказала она. — А на что он тебе?

— В гости приглашал!

— Ну, заходи, коли приглашал, — сказала девушка, отворяя калитку. — Ты что, приезжий?

Митя кивнул.

— Сразу видно. Ты садись на лавочку, обожди, дед скоро придет: вышел, старый черт, куда-то.

— Как звать тебя? — спросил Митя.

— Аниська, — весело отозвалась девушка, поднимая с земли веник и пряча его под крыльцо. — А тебя?