Владимир Кочетов - Провинциал

— Так что же, вы все вместе живете? — спросил Митя.

— Можно сказать, что и вместе, — сказал Антип, выходя на веранду и показывая Мите на соседний кирпичный дом, красневший между ветвям деревьев. — Микишкин дом, — пояснил он, — а за ним и Егоркин. Так что все вместе, рядышком, как птички божии. Да!.. А я больше у Прошки живу. Аниська, добрая душа, накормит, когда надо, да и не скучно с ней. А тешние внуки, — старик махнул рукой в сторону кирпичного дома, — разъехались все: один в армии, другие в городе живут…

В дверях появилась раскрасневшаяся от печного жара Аниська.

— Заждались? — ласково спросила она, сдувая со лба прядку волос и ставя на стол тарелки с густыми дымящимися щами.

— Ну-с, — Антип с удовольствием потирал руки, — приступим! Может, и тебе того, а? — спросил он неуверенно.

— Нет, что ты, дедунь!

Аниська опустилась на диван, пружины под ее легким телом радостно скрипнули.

— Ну как хочешь. — Старик разлил вино по стаканам, лукаво подмигнул Мите, мелко перекрестил ворот рубашки. — Во имя отца, господа… Поехали! — В мгновение ока вылил в рот стакан вина, глубоко вздохнул, отер рукавом бороду.

Митя чувствовал на своем затылке любопытный Аниськин взгляд и испытывал от этого неловкость и беспокойство. Он оглянулся. Аниська опустила глаза, покраснела.

— Кушайте, кушайте! — сказала она и торопливо вышла из комнаты.

— Ай, Аниська, что за девка! — ласково сказал Антип, наливая себе второй стакан. — Хошь, совет дам, девок как выбирать? У девки, самое главное, колена должны быть круглые. Понял? А коли острые, пропал — всю жизнь пилить будет! — Старик сделал выразительный жест рукой, словно распиливал угол стола. — Ета мудрость еще от моего деда мне досталась. Как молодой был, так и щупал на вечерках у девок колена. И жену себе так нашел. Да… А теперь и щупать не надо: все ноги голяком — гляди да прикидывай… У Аниськи-то круглые, а? То-то!.. Вот и будет хорошая баба своему мужику.

Антип откинулся на спинку стула и загудел:

— Аниська, карга! Картошку!

Аниська вошла со сковородкой в руках. Не глядя на Митю, собрала грязную посуду и вышла.

И Мите вдруг показалось: вот он сидит за столом, перебирает по скатерти пальцами, и кожа на его запястье ходит маленькими теневыми волнами от равномерного движения сухожилий, и руки у него белые, холеные, и он вовсе не Дмитрии Косолапов, а Дмитрий Оленин, и не клетчатая рубашка на нем, а белая черкеска с серебряными газырями. А напротив сидит Ерошка, белобородый, подвыпивший с утра, веселый, как ребенок, скалит желтые зубы, философствует о жизни: «Главное, чтобы колена были круглые…» И не Аниська только что вышла в эту дверь, а Марьяна «отнюдь не хорошенькая, но красавица». И было это давно, сто лет назад, даже больше, и было это сейчас, сию минуту.

«Прекрасное мгновение остановилось в те далекие времена и длится, длится, которое поколение длится…» — подумал Митя. Стрекот трактора за окном помешал ему остаться Олениным. Но если он был теперь Митя, просто Митя, то Ерошка оставался прежним, таким, каким и должен быть. Сходство поражало Митю.

— Что не пьешь, друг ты мой? Что сидишь невеселый? — закричал Антип со слезою в голосе. — Жизнь — тонкая штука, брат ты мой, тонкая… — Он задумался, забрав бороду в кулаки, замотал головой. — Тебе что печалиться: ты молодой, здоровый, жить тебе и жить, а я вот стар, протяну годок-другой… Эх!..

Он тряхнул белой лысеющей головой и запел неожиданно весело и громко:

Кончив песню, он хлопнул рукой по столу — подпрыгнули и упали стаканы — и, выскочив из-за стола, схватил висевшую на стене балалайку и начал притоптывать так, что в буфете задрожала посуда и телевизор закачался на тонких рахитичных ножках.

В комнату вбежала испуганная Аниська и, увидев, в чем дело, рассмеялась. Нежные ямочки подрагивали на ее щеках, и зеленые глаза вспыхивали озорством и лукавством. Мите захотелось поцеловать эти ямочки, и Аниська, словно почувствовав это, стрельнула в Митю глазами и вызывающе приподняла подбородок.

И была опять Марьяна, был дед Ерошка, грузно кружащийся по комнате и напевающий зычным голосом непонятные куплеты: «Тренди-бренди-виски-шенди!.. Хоп!.. Хоп!.. Хоп!!» — и был он, Дмитрий Оленин, и комната плыла перед глазами, и полумрак застенчиво оседал вдоль карнизов, как отсвет далеких времен.

— Аниська, — крикнул Антип, терзая балалайку, — айда плясать!

А Митя подумал: «Какая Аниська?.. Марьяна!»

Но в это мгновение старик неловко задел локтем стоявший на краю стола, графин, уже почти опорожненный, и остатки вина выплеснулись на яркую зеленую скатерть.

Антип остановился, тяжело переводя дыхание, и набросился на Аниську:

— Ведьма старая, не могла удержать! Ведь добро пропало! Там оставалось как раз по стаканчику… Ох-хо-хо!..

Аниська подскочила к столу и стала густо посыпать солью большое темное пятно.

— Это ты виноват, ты! Мамка изругает теперь меня! — крикнула она испуганно, и из глаз ее на скатерть закапали слезы, растворяясь в нитках ткани и не оставляя никаких следов.

— Ох-тех-те… — вздыхал Антип. — Два стакана вина, такое добро! Грех-то какой!..

Аниська сдернула скатерть со стола и выбежала на террасу.

Митя вышел следом. Аниська сидела на ступеньках и молча плакала, вытирая слезы краем скатерти.

Митя сел рядом.

Антип из комнаты звал его.

— Не ходи! — сказала Аниська и взяла Митю за руку.

Антип позвал еще раз.

— Ушел. Ну и хрен с ним, — сказал он вслух, и пружины дивана жалобно заскрипели под его грузным телом. Через минуту воздух колыхнул густой звонкий храп.

Аниська все еще держала Митину руку в своей. Пальцы сделались влажными, теплыми, не хотелось разжимать их.

— Не расстраивайся, — сказал Митя, свободной рукой мягко обнимая Аниську за талию, но Аниська молча и упорно отодвинулась, не выпуская, однако, его руки.

— Ну прости, прости, — зашептал Митя, — я ведь так просто…

— Что со скатертью делать? Мать придет — трепку устроит. Ведь посмотри, чуть не вся скатерть залита. — Она стала показывать ему пятно.

— Дед же виноват…

— Все равно попадет мне. Это самая любимая мамкина скатерть.

— Ну что ты, не плачь, глупенькая… — Митя не знал, как себя вести с Аниськой. Его смущали ее слезы. Хотелось заплакать самому. Он погладил Аниську по голове.