Владимир Кочетов - Провинциал

— Ну, садитеся поближе да слушайте. Жил в Москве один барин. Вот и хочется ему на Кавказ поехать, бусурманов посмотреть. Пустился он в путь. День едет, другой едет, ан, глядь, приехал к казакам. А казаки о ту пору кордоном здеся стояли, ну и, понятно, война была, землю русскую охраняли. Да… Приехал барин, остановился на кордоне, в хате поселился. А у хозяйки дочь была, красивая — аж мороз по коже. Да… Ну, он сначала ничего: то на охоту пойдет, то еще чего, забавился, в общем. То птицу стрелит, то зверя. Его один казак с собой на охоту брал, старый был, но здоровый, черт, во. — Дед Антип показал, какой был казак в плечах. — Ерошкой звали. Ерофеем, значит. Барин-то поначалу ничего, а потом все приглядываться стал к дочке хозяйской: понравилась она ему. Марьянкой ее звали. Ну а Марьянку-то эту любил один молодой казак Лукашка — Лука, значит. Ну, Лукашка, понятно, на кордоне службу несет — казак, одним словом, а барин этот и стал тут шуры-муры с этой самой Марьянкой всякие крутить… Ну что смеешься.? — обиженно сказал старик.

— Дед!.. Дед!.. — хохотал Митя. — Ведь это «Казаки»!.. Ой, не могу!.. Он, мамочки!.. Дед!.. «Казаки»!.. Ой-ой-ой…

Наташа тоже смеялась, спрятав лицо в коленях.

— Чего смешного-то, — ворчал старик. — Казак-то на кордоне… А она девка молодая, неразумная…

— Дед, ведь это в книжке у Толстого написано — «Казаки», повесть такая, — переставая и снова начиная смеяться, сказал Митя.

— Ну да, — недоверчиво протянул старик, и глаза его лукаво стрельнули. — Смотри ты… В книжке? Гм… А откуда же Толстой эту историю придумал, чтобы в книжку-то написать, а? Как же бы он написал, ежели бы ничего не было? Может, ему батяня мой рассказал, как в ихние-то времена все было. Эх ты! Что я, шутю, что ли? — Он помолчал, вздохнул. — Ну, шут с ней, со сказкой-то, я вам лучше песни казацкие петь буду. — И, нисколько не смущаясь, затянул еще сильным голосом:

— Дед! — воскликнул Митя, вскакивая и обнимая старика за шею. — Я никогда не слышал ничего лучше!

Старик ошарашенно смотрел на разгоряченное, сияющее Митино лицо.

— Ну что ты, что ты! — говорил он испуганно.

Но Митя вдруг опечалился.

— Наташа, а ведь нам нечем записывать, — сказал он, растерянно ощупывая свои пустые карманы.

Наташа пожала плечами.

— У меня тоже ничего нет.

затянул дед Антип, закрывая от удовольствия глаза.

Песня была длинная, протяжная. Осталось войско «без служителя», поймали казака «немцы мудрыя», стали спрашивать, кем он царю служил.

Дед Антип закончил песню и часто-часто заморгал красными в прожилках глазами.

— Ай, славно, дед, соловьем заливаешься! — весело сказал Николай, неожиданно появляясь на опушке.

Стягивая через голову белую тенниску, он стал подтрунивать над Антипом.

— И не стыдно тебе в твои-то годы?.. Ай-я-яй… Словно мальчишка… Хочешь себе всю славу присвоить, а того и не говоришь, что у тебя три сына со снохами — лучший хор на станице.

— Ну, ты мне не указ, молодой ишо, — хмуро сказал дед Антип. — А песен я знаю больше, чем они. Кто же их выучил, как не я, а? Сопля зеленая!

— Я пошутил, пошутил, дед, — примирительно сказал Николай, сладко потягиваясь и жмурясь от утреннего солнца.

— Ну то-то. — Дед Антип встал, взял в руки прислоненную к дереву удочку, ведро и сказал, обращаясь к Мите: — Сыновья у меня, правда, поют хорошо, и снохи не отстают, да где их сейчас докличешься: с утра до ночи в поле, бывает, что и заночуют там. Ты приходи, сынок, ко мне, я на самой окраине живу, кирпичный дом, второй слева, спросишь Антипа — всяк покажет. Я тебе песен и попою. Чихирю тока не забудь — любитель я до этого. Ну, прощевай!

Он повернулся и пошел по дороге в лес тяжелой уверенной походкой. Его пустое ведро поскрипывало на ходу.

Николай как-то робел в присутствии Наташи, больше молчал и поводил головой, когда по спине, между крупных лопаток, стекали мутные бисеринки пота. Наташа ловила на поляне большую синюю стрекозу, которая тяжело перелетала с куста на куст, и Николай невольно следил за ней пристальным взглядом. Он спросил у Мити, когда Наташа была далеко и не могла услышать:

— Твоя?

Митя кивнул.

— Резвая.

Митя сделал мостик и смотрел, как над головой зеленеют стебли травы, движется темная масса Терека, тарахтит и катится вверх колесами оранжевый трактор, взметая косой столб пыли на противоположном берегу, а небо было внизу, его бездонная глубина захватывала дыхание, пугала. У Мити было такое впечатление, что он начнет сейчас погружаться в него все глубже, глубже и никогда не выплывет. Чтобы избавиться от этого неприятного чувства, он еще больше прогнулся в спине, переставил руки поближе к пяткам и, слегка оттолкнувшись, встал на ноги.

— Поймала! — вскрикнула Наташа. Радостная, раскрасневшаяся, она подходила к ним, держа в вытянутой руке за крылышки гудящую, поджимавшую синий членистый хвостик стрекозу. — Смотрите, какая!

Стрекоза неподвижно глядела огромными испуганными глазами.

— Ну, что с тобой сделать? — сказала Наташа, дуя на стрекозу.

— Отпусти, — сказал Митя.

— Нет, я засушу ее и отвезу домой. Над письменным столом подвешу на ниточке. Такая огромная-огромная стрекоза… Что ты жужжишь, глупенькая?

Николай глядел на Наташу, на стрекозу и, казалось, сравнивал их между собой.

Наташа поднесла стрекозу к груди, и та, уцепившись лапками, перестала гудеть.

— Посмотрите, какая красивая была бы брошка: синяя на голубом!

— Да, красивая, — кивнул Николай, пристально разглядывая Наташину грудь, округлую линию живота, бёдра. Наташа покраснела, опустила глаза.

— Вы женаты? — спросила она.

— Не успел. А пора бы… двадцать семь стукнуло. Не до этого было… А теперь вот от девушек отвык… Вот… тебя побаиваюсь… — Он подбирал слова с трудом, словно вызывая их из глубины памяти, и, прежде чем произнести, колебался: правильно или неправильно он выразит то, что хочет сказать. Эта борьба была заметна на его лице, и Мите стало как-то не по себе: ему было жаль Николая, и в то же время в глубине души он радовался тому, что Николай так неуклюж в обращении с Наташей и это забавляет и смешит ее. Карие глаза Николая смотрели с грустью, и казалось, он знает что-то такое, чего ни Мите, ни Наташе никогда не узнать.