Владимир Кочетов - Провинциал

— Митя.

— Чаю хочешь, Митя?

— Не-а.

— А молока?

— Не. Спасибо.

— А воды холодной из холодильника?

— Давай! Аниськ, а сколько тебе лет?

— Пятнадцать! — крикнула Аниська, взбегая на крыльцо и исчезая за дверью. Через минуту она вынесла сразу запотевшую на солнце стеклянную литровую банку с водой.

— Пей сколько хочешь, я еще поставлю.

Митя долго пил холодную воду, а Аниська стояла рядом и смотрела, как он пьет. Мите казалось, что они знают друг друга уже давно, с детства, что она его сестра.

— Ты что же, учишься? — спросил он.

— Восьмой класс окончила. Что не пьешь? Пей!

— Уже не могу. Залился.

Аниська присела на скамью.

— Ты сам кто? — спросила она.

Митя сказал, кто он и зачем приехал в Щедрин.

— А-а… — понимающе протянула Аниська. — У нас в семье все хорошо поют!

— А ты?

— И я. Только я старых песен не знаю.

— Ну, спой не старую.

— Вот еще! Буду я тебе петь! — сказала Аниська, наклоняя голову набок и снизу заглядывая Мите в лицо. — А тебе сколько?

— Много, — сказал Митя, — девятнадцать.

Аниська засмеялась.

— Тоже выискался старый, — весело сказала она. — Дай банку-то! — Она отпила несколько глотков и вдруг опять рассмеялась. Вода разноцветным веером брызнула изо рта. — Ой, не могу!.. Ты старый-то? Ты?

— Я, старая, я, — загудел голос деда Антипа, и над калиткой появилась его широкая, мощная фигура. — А, внучек! — закричал он весело, увидев Митю. — Как тебе внучка-то моя? Хочешь, женю? Она девка добрая, покладистая. Аниська, а Аниська, пойдешь за него замуж? Что молчишь, дура? Говори: «Пойду!» Сколько тебя учить?

— Дед, да ты уж меня за сто человек просватал, — толкая Митю локтем в бок, смеялась Аниська.

— А вот за него отдам! — Антип потрепал Митю по плечу. — Что, берешь? Завтра же свадьбу сыграем! Ну? По рукам? Да чего думаешь-то? Бери, пока отдаю! Девка молодая, здоровая, работящая, детей тебе нарожает кучу… Тьфу-тьфу-тьфу… — Старик стал плеваться, чтобы не сглазить. — Ну? Вот глупый-то, да я бы на твоем месте и не задумывался. Ну, берешь? Берешь! Аниська, поцелуйтесь!

Аниська пробовала урезонить деда.

— Ну, хватит тебе, старый, разошелся как! И не стыдно?

— А ты мне не указ! Цыть! — весело кричал Антип. — Ну? Что покраснела-то? О-ох-хо-хо-хо!.. Такая здоровая дура, и целоваться не умеешь!

— А вот и умею! — сказала Аниська и, быстро поцеловав Митю в щеку, убежала в дом.

— Ах, скаженная, — засмеялся Антип, — ведь при мне ни с кем не целовалась, а тут на тебе… Значит, судьба! Люб ты ей, братец!.. Да… Гм… Обмыть бы это дело… А? Как-никак девку за тебя отдаю. Ну и сбегай за чихирем: ноги молодые, небось резвые. — Старик сунул Мите в руки эмалированное ведро, то самое, с которым он ходил на рыбалку. — Бери, бери… Девка-то клад!..

Странное, чувство владело Митей, когда он, поскрипывая на ходу ведром, направился к «телевизору». Ему было смешно, весело и грустно одновременно. Он все еще ощущал на щеке влажное прикосновение Аниськиных губ и думал о Наташе. Ему нравилась Аниська, нравился дед Антип, с ними было весело, легко, но рядом не было Наташи, и поэтому было грустно.

Продавщица Надя, наливая в ведро чихирь и узнав Митю, стала укорять его за поллитровые банки, которые они с Николаем дели неизвестно куда, хотя обещали вернуть в полной сохранности. Митя, приподнявшись на цыпочки, достал с козырька спрятанные Николаем банки и вручил их всплеснувшей от изумления руками Наде, которая тут же вымыла их, поставила вверх дном на помятый алюминиевый поднос и с облегчением вздохнула.

Митя решил было по дороге зайти за Варей и Птичкиной — старик наверняка распоется за чихирем, и надо бы записать его песни, — но передумал: «Успеется, в другой раз».

Антип встретил его у калитки.

— Ай успел? — сказал он с радостью в глазах. — Вот это внучек! — Он заглянул в ведро и втянул носом воздух. — А что неполное?

— Расплескалось, дед, — серьезно сказал Митя. Он взял чихиря три литра — на большее у него не было денег.

— Так ты бы осторожнее, — с неудовольствием заметил старик, забирая ведро. — Ладно, пошли в дом.

Они поднялись по высоким деревянным ступенькам на просторную террасу. Старик, упираясь носком одной ноги в пятку другой, снял серые от пыли парусиновые туфли.

Митя последовал его примеру, и они вошли в чистую просторную комнату.

В комнате стоял полумрак: ветви деревьев заслоняли три окна от солнечного света.

На чисто побеленных стенах были развешаны вышивка, покосившаяся рамка с десятком семейных фотографий, в правом углу — одна над другой — три иконы. Крашеный пол сиял чистотой; вдоль стола у обтянутого чехлом дивана лежали яркие плетеные половики, а справа, у стены, на тонких черных ножках стоял телевизор.

— Аниська! — крикнул Антип, доставая из буфета высокий тонкий графин. — Приготовь нам чего на стол, ведьма старая! — Он оглянулся и подмигнул Мите красными в прожилках глазами. — Я ее в шутку так называю, — сказал он шепотом.

Антип поставил графин на подоконник и аккуратно, не пролив ни капли, перелил в него из ведра чихирь.

— Вишь, какая рука — не дрожит! — сказал он с гордостью, протягивая перед собой темный кулак и засучивая до локтя рукав темной сатиновой рубашки.

Митя разглядывал фотокарточки в покосившейся рамке.

— Дед, неужели это ты — сказал он, стуча пальцем по стеклу и показывая на молодцеватого казака с пышными усами, в черкеске, с двумя «Георгиями» на груди. Правая рука его опиралась на рукоятку кинжала у пояса, а левая — на рукоятку длинной шашки.

Антип подошел, взглянул на фотографию и степенно ответствовал:

— Угадал. Я и есть.

— А это кто? — спросил Митя, указывая на фотографию молоденького солдата в лихо надвинутой на лоб пилоте со звездочкой.

— Сын младшой, Прохор, Аниськин отец. Сбежал, шельмец, на войну — еще и шестнадцати не было. Комбайнером теперь здесь, в колхозе. Почитай, не ночует нынче дома, потому как хлеб убирать надо. А этот, — старик показал на фотографию второго сына, — Микишка, зоотехник, средний. И старшой, — он ткнул в изображение седеющего худощавого человека, — Егор, агроном. Это Нефедка и Гришка, оба на войне погибли. Нефедке орден посмертно дали, Отечественной войны второй степени, я тебе покажу, прислали в коробочке, в военкомате вручали семье, значит. Да… — С фотографий — глаза в объектив — глядели серьезные, сосредоточенные лица солдат. — Ну а это бабы их и внуки тоже. — Антип широким, жестом провел по остальным фотографиям. — Аниська, а Аниська, скоро стол-то накроешь? — крикнул он и прислушался.

— Накрою, не беленись, — отвечала со двора Аниська. Она разогревала в летней кухне щи и жарила картошку. Было слышно потрескиванье масла на огне и шипение, когда Аниська поднимала над сковородкой крышку.