Владимир Кочетов - Провинциал

— Импозантный мужчина, — томно сказала Птичкина, когда официант ушел выполнять заказ. — Бабоньки, я слышала, его Анзором зовут.

Анзор поставил на стол пять откупоренных бутылок «ркацители», достал из буфета четыре изящных фужера — «специально для вас», — и через четверть часа Митя и девушки трудились над шашлыком из свинины, но зато на верченых металлических шампурах.

Салат оказался отвратительный: ломтики крупных желтых огурцов и мятых помидоров.

— Знаете, какой случай был со мной на зимних каникулах в Москве? — обратился Митя к девушкам. — Сижу в «Ленинке», в зале периодики на первом этаже, и вдруг слышу: пахнет огурцами. Зимой! В Москве, конечно, чего не бывает, но тут удивился. Думаю, может, библиотекарша огуречным лосьоном намазалась? Подошел к ней, заговорил, конечно, для виду, понюхал: нет, не пахнет. А рядом, кроме нее, только мужчины. И пошел я по запаху. Пройду несколько шагов, понюхаю воздух, как ищейка, и дальше. И пришел я… в буфет. А там — огурцы, свежие, зеленые, длинные, кривые и тонкие, как батон конченой колбасы, но как пахнут! И очередь — человек сорок. Так не смог уйти из буфета, пока не выстоял в очереди и не купил триста граммов — половину огурца. И как я его ел, боже, как ел! — Митя мечтательно вздохнул и отодвинул тарелку с салатом.

На них обращали внимание, и, заметив это, девушки стали смеяться еще заразительнее, говорить еще громче. «Посмотрите, какие мы!» — говорило все существо маленькой Птичкиной. «Да, мы такие», — подтверждало самодовольное лицо Вари. «А я лучше всех!» — было написано на сияющем Наташином лице.

К Мите то и дело обращались: «Митенька, подай горчицы!.. Митенька, расскажи анекдот!..»

Наконец Птичкина сказала:

— Митенька, сходи в буфет за сигаретами.

И это было гвоздем программы!

Митя сходил в буфет, купил две пачки сигарет.

— «Опал», — сказала Птичкина, принимая сигареты и закладывая ногу на ногу. — Конечно, это не «Мальборо», но все же… — Откинувшись на спинку стула, она картинно закурила и, глубоко затянувшись, выпустила в потолок серо-голубую струйку дыма. Закурила Варя. Закурила за компанию и Наташа.

Вскоре их стол потонул в мутном, душном облаке. Дым висел голубыми слоями, плавал и поднимался к потолку белесыми колечками, сизые конусообразные воронки возникали время от времени над головами девушек, выделяясь на солнечном свете желтыми подпалинами.

«Им, наверное, кажется, что они на самом деле в Венеции», — с усмешкой думал Митя. Его забавляло поведение девушек, но в то же время в глубине души он сознавал, что оно неприятно ему. Птичкина, Птичкина, боже ты мой! Она, должно быть, всю ночь не спала: репетировала свою роль. Маленькая, щуплая, как десятилетняя девочка, а кажется себе по меньшей мере королевой Марго. И пепел стряхивает, не глядя, одним пальчиком, и говорит в нос. Варя разомлела от собственного довольства, курит неумело, но с азартом… Наташа закашлялась и отложила сигарету на край пепельницы. Слезы в глазах.

— Наташа, воды?

— Нет, не надо.

«Ведь хорошие девчонки, но, в сущности, дети, хотя Варя старше меня… А я?.. Раньше, лет десять назад, думал, глядя на тех, кому двадцать: вот вырасту, стану таким, как они, мужчиной. Но вот через месяц — двадцать, а я все такой же мальчишка… И они все такие же девчонки, какими были десять лет назад. Чуть побольше хитрости, знаний, навыков, а, в сущности, такие же… Птичкина явно вздумала покорить сегодня весь ресторан…»

Птичкина закуривала подряд третью сигарету.

— Не хватит ли, Птичка? — мягко сказал Митя, наклоняясь к ней через стол.

Но Птичкина разудало махнула рукам.

— Отстань!

Шашлык съели быстро, и теперь заказали поджарку и сидели, разморенные жарой, вином и сигаретами.

— А что, бабы, споем? — Птичкина затушила сигарету. — Философскую, а?

Это была ее любимая песня. Тонкий голосок Птичкиной дрожал, срывался. Варя подхватила грудным голосом. Запела и Наташа, но беззвучно, едва шевеля губами.

— Митька, что же ты, подпевай!

И высокий баритон Мити перекрыл их голоса.

Когда песню допели, Мите стало неловко. Он огляделся. Два-три любопытных лица смотрели в их сторону, а на балконе, услышав их пение, мужчины затянули во все горло, стараясь перекричать их. Молодой черноволосый парень то и дело весело оглядывался, подмигивал, толкал в бок соседа — худощавого рыжеволосого мужчину лет тридцати в синей тенниске — и что-то шептал ему на ухо. Наконец они встали и, пошатываясь, подошли к их столику.

— Переходите к нам за стол, — сказал черноволосый. — Я думаю, мы споемся.

Девушки посерьезнели, настороженно подобрались и взглянули на Митю.

— Нет, нет, спасибо. — сказал Митя. — Нам и здесь хорошо.

Приятели усмехнулись.

— Тогда разрешите пригласить вас танцевать. — Черноволосый манерно поклонился.

— Но ведь музыки нет, — испуганно сказала Птичкина и, как нашкодившая школьница, беспомощно оглянулась на Митю.

— А мы на гитаре сыграем свое.

— Нет, ребята, девушки не хотят танцевать, — твердо сказал Митя.

Рыжеволосый взял Наташу за руку и пошатнулся.

— Пойдем!

Митя рывком встал на ноги, едва не опрокинув стол.

— Убери руку! Ну! И… проваливайте отсюда!

Рыжеволосый выпустил Наташину руку.

— Ты кто такой? — сказал он, дурашливо протирая глаза. — Что-то не вижу… Козявка!

— Ты!.. — От волнения и злобы у Мити перехватило дыхание. — Я сказал: убирайся!

Черноволосый усмехнулся и, обняв за плечи вырывавшегося приятеля, увел на балкон, что-то нашептывая ему на ухо.

Руки у Мити дрожали. Он спрятал их под стол.

— Что ж вы не кушаете, девочки? — сказал он, стараясь прервать тягостное молчание.

Потускневшая, съежившаяся Птичкина вдруг весело улыбнулась:

— Ой, бабы, что это мы, в самом деле!.. Хотите, анекдот расскажу?

И она принялась весело болтать, смеяться, и через десять минут неприятное чувство, сковывавшее всех, прошло.

— Посидите еще. Куда спешить? — упрашивал их Анзор. Но Митя решительно сказал:

— Нет, пора!

Анзор вздохнул и пошел за счетами, а Митя потребовал у Вари деньги. Варя достала из кошелька экспедиционные деньги, украдкой, чтобы не видели посторонние, отсчитала тридцать рублей и передала их Мите под столом. Подошел Анзор, щелкая на счетах. Митя сунул руку с деньгами в карман и уже оттуда небрежно достал их, как свои собственные.

— Двадцать шесть рублей восемнадцать копеек, — сказал Анзор, опуская хлопающие костяшками счеты. Митя неторопливо отсчитал девять трехрублевых бумажек и покровительственно сказал, протягивая деньги:

— Сдачи не надо!

Но Анзор отсчитал восемьдесят две копейки.