Юрий Мушкетик - Белая тень. Жестокое милосердие

— Неля, — сказал он, — мне так хорошо смотреть на тебя. Я, наверное, никогда не нагляжусь.

Улыбка тихо скатилась с ее губ. Как дождевая капля или росинка.

— Я знаю, что это преувеличение, — сказала она. — Но мне страшно не хотелось бы, чтобы эти слова вы сказали кому-то еще.

— Почему преувеличение?.. Я тебя очень люблю. Я не знал, что смогу так полюбить.

Неля хотела улыбнуться, но улыбка угасла, едва коснувшись губ. И она сказала серьезно:

— У вас любовь не тут, — она показала на сердце, — а тут, — провела рукой по лбу.

Он знал, что она ошибалась. Но у нее были основания так говорить, он и сам думал, что если кого-нибудь полюбит, то именно головой, а теперь понял, что у сердца своя воля. Он чувствовал его неподвластность, а также чувствовал, что оно может завести его бог знает куда. От этого ему было несказанно хорошо и страшно. Но так же подсознательно, выработанное годами, жило и что-то другое, то, что имела в виду Неля. Именно оно и вскинулось в следующее мгновение.

— Мы сегодня же отнесем в загс паспорта. И скажем всем на работе.

— Это вы, чтобы я не подумала о вас дурно… — только теперь улыбнулась Неля. — Это снова оттуда — из осчастливливания.

Он вспыхнул и невольно натянул на себя одеяло.

— Не будем спешить, — снова сказала она. — Мы совсем мало знаем друг друга. К тому же у меня через неделю защита.

— Ты через неделю защищаешься? — удивился он и даже приподнялся на локтях.

— Вот видишь, — она невольно впервые сказала «видишь», а не «видите», — как мы мало знаем друг друга. Работаем в одном институте…

— Я знал… То есть не знал, что так скоро, — поправился он.

— Не надо оправдываться, — сказала она, и Борозна почувствовал в ее словах теплоту и ласку любящего человека, которые сразу отметали все. — Не надо.

— Но ведь защита… Теперь от тебя ничего не зависит, — не соглашался он.

— Мне придется жить одним, а волноваться другим… Я… не могу так. Да мы и действительно очень мало знаем друг друга. — Она заметила настороженные огоньки в его глазах и добавила: — Мы… еще мало любили друг друга. А я хочу тебя любить. Хочу…

В одно мгновение в ней поднялось что-то, что круто изменило ее, зажгло огнем, и устремилось к нему, сжигая стыд, ломая все преграды, которые в таких чувствах и в такие минуты становятся предрассудками.

Дмитрий Иванович сидел у широкого окна, в которое потоками вливался свет, — окно кабинета выходило на юго-восток, а день стоял ясный, солнечный. За окном внизу раскинулись институтский сад и парк — молодые, семилетние клены и тополя, старые яблони и тяжелые, с вечной тайной в кронах, ели. Двор института прямо роскошный: когда-то он был школьным участком, но школе стало тесно, и ее перевели в другое место, а к участку присоединили несколько усадеб с вишневыми и яблоневыми садами — старые развалюхи снесли, а на их месте построили теплицы, сейчас они поблескивали стеклянными крышами в кипучей зелени вишен. Летом теплицы почти не использовались — горох, кукурузу сеяли на грядках под открытым небом. В парке даже был бассейн неопределенной геометрической формы, — теперь вообще любят формы нечеткие, смещенные, — без каких-либо украшений и фонтана, только с выложенным разноцветной плиткой дном. Сад и парк, особенно весной, в пору цветения, склоняют человека к лирике, сюда забредает немало мечтателей и из других учреждений — надо принять во внимание и то, что почти две трети сотрудников института — девушки.

Половину окна заслонял кактус — высокий, ветвистый, с длинными, как цыганские иголки, колючками, — институтские острословы говорили, что хозяин этой комнаты и кактус дополняют друг друга. С обоих книжных шкафов вдоль левой стены (справа стоял длинный лабораторный стол) свисали кудрявые веточки традесканций — девушки позаботились об уюте для своего шефа.

Дмитрий Иванович сидел на солнышке, спиной к шкафу, так что коричневато-лиловые листья традесканций едва не касались его головы, и просматривал статью, написанную аспирантом Варченко для журнала. Рабочий день заведующего отделом наполовину и состоит из чтения, проверок, правок всевозможных тезисов, авторефератов, статей.

В дверь тихонько постучали, и Марченко сразу догадался, что это кто-нибудь из женщин, потому что, хотя он и насаждал отношения бесцеремонные, рабочие, без стука входили только мужчины, да и то не все. Да еще Светлана Кузьминична Хорол — на правах заместителя. На его «войдите» в кабинет вошла Неля Рыбченко. Как всегда, красиво причесанная, в строгом сером костюме и белой блузке.

— Дмитрий Иванович, я сократила свое выступление, — сказала чрезмерно сдержанно, даже сухо, он догадался, что она волнуется. — Посмотрите, пожалуйста.

Он отложил статью и взял у Нели текст, с которым она должна была выступить сегодня в три часа на защите своей диссертации. Неля села рядом, положила ногу на ногу, ждала. Он невольно скосил глаза на круглое, необыкновенно круглое, обтянутое капроном колено и так же невольно заерзал на стуле, отодвинулся вместе с ним. Поймав это невольное движение, фыркнул, подосадовал сам на себя. Да, он знал, что слишком многое упускает в жизни, что жизнь летит, а он упускает ее сладкие мгновения… Встречались ему молодые женщины, случались иные соблазны. Он знал, что, вероятно, пожалеет об этом. Но что-то другое говорило ему: разве может он сберечь в себе мгновения наслаждений, разве они что-то прибавят ему и разве, наконец, в том, последнем, страшном, когда придет пора лечь в глинозем, это его спасет?! Наверное, оно может немного утешить в старости — я пожил, я взял от жизни все, но и это обман, в тот миг он будет иметь ровно столько же, как и тот, кто не воровал этих сладких капель.

С какого-то времени Дмитрий Иванович стал требовательнее к себе. Знал, что какая-либо вольность в поведении с женщинами ему уже не к лицу по возрасту, да и была для этого конкретная причина, которая как раз Нели и касалась. А знали о ней трое: Светлана Кузьминична, Неля и он. Однажды, это было совсем недавно, два месяца назад, сидели они с Нелей, он прочитал рукопись ее автореферата и советовал, что переделать, что дополнить, что выбросить совсем, когда в кабинет внезапно вошла Светлана Хорол. И того, как торопливо он убрал руку с плеча Нели, как он покраснел, было достаточно, чтобы Светлана Хорол возненавидела Нелю сильно, затаенно, как только может ненавидеть женщина. В этот миг Дмитрий Иванович подумал, что его всю жизнь окружали красивые женщины. Была ли это случайность или какое-то сознательное стремление с его стороны?.. Но Неля Рыбченко… о чем-то подобном ему не подобало даже думать.

И Дмитрий Иванович чрезмерно серьезно посмотрел на Нелю и сосредоточенно, слишком сосредоточенно стал читать ее выступление. Однако ему не удалось прочитать его за один раз. Хлопнула от сквозняка дверь, в кабинет неуклюже, бочком вошел Юлий. На его продолговатом, наивном лице была написана решимость, почти вызов, он подошел к столу и положил перед Марченко иностранный журнал. Это было обычно, к нему часто приходили с такими журналами, там публиковались статьи о работе, подобной той, которую проводили они, он сам приучил своих младших коллег к этому, сам требовал «проверять пульс соперников». Из журнала выглядывала закладка, Дмитрий Иванович развернул его в том месте.