Александр Зуев - Через сердце

— Все любуешься? — кивнул он на иконы.

— Я вам за них заплачу, — буркнул Ваня.

— Древнего освящения образа, превыше денег ценятся в народе, — поучительно заговорил старец.

— Это я уже слышал, — с раздражением сказал Ваня. — В таком случае нам не о чем больше говорить. Забирайте!

Ваня двинул по столу обе доски. Старец тут же подтолкнул их обратно. И перешел на шепот:

— Ладно, ладно, мастер, бери иконки. За так бери, — что с тебя возьмешь? Бери, говорю!..

Вот как! Ваня опешил: это что еще за ход? Уж не думает ли старец, что ссора у баньки забыта, что он, Ваня, размяк и готов пойти на примирение? Нет, на этом его не купишь!..

— За кого вы меня принимаете? — запальчиво сказал он, опять отодвигая от себя доски. — Нет, «за так» я у вас ничего не возьму. Понятно?..

Ваня поднял глаза. Как бы впервые видя перед собой старца, он зорко, с прищуром приглядывался к благообразному его лицу.

Кто он такой, этот встретившийся ему на пути человек? Во что он верит? И что ему нужно от него? Вот он сидит напротив, дыша в лицо Вани пронзительным водочным перегаром. Запивоха и явный мошенник — хитрыми глазами он прощупывает Ваню, и усмешка кривит его толстые губы циника и сластолюбца.

— Богатый стал? А?

— Сколько вы хотели бы?

— Тыщу на кон! — захохотал старец.

Ваня замолчал. Пусть это было сказано наобум; если бы у Вани были деньги, он выложил бы не задумываясь. Но таких денег не было и… не будет. Ваня грустно молчал.

А старец по-хозяйски расхаживал по комнате. Наконец остановился и перевернул приставленный к стенке портрет Артемьевны.

— Хороша попадейка-то моя? — обернулся он к Ване. — Дал же бог тебе такое разумение, мастер, а? Как живая глядит! Не продашь?

— Тыщу на кон! — с задором повторил Ваня его слова.

— А что ж? — засмеялся старец. — Вот и сошлись. Не возьму греха на душу — торговать святыней. Но как дар в хорошие руки — почему не отдать? Ну, и мы примем от тебя этот портрет на память о хорошем знакомстве. Сделаемся?

Ваня поднял картон и прищурил ресницы. Теперь он оценивал свою работу как бы чужими глазами и удивился: портрет показался ему совсем несхожим с натурой. Слащавая приподнятость делала забавной эту грузно осевшую фигурку, и неестественной казалась медовая улыбка на поджатых губах… Ваня понял свою ошибку: что была надуманная Артемьевна — «беспорочная труженица». Он не знал тогда, что перед ним сидит «попадейка» — беспрекословная раба и несомненная сообщница в делах лукавого старца. Портрет явно фальшивил: в нем не было той жизненной правды, которая одна составляет удачу художника.

Ваня покачал головой и отставил картон.

— Плохо! — сказал он. — Не вышел портрет.

— Да что ты? — удивился старец. — Куда с добром! Всяк тебе скажет — живая.

Ваня сел к столу. Перед ним стояли две иконы и портрет Артемьевны. Велик был соблазн, предложенный старцем: не обменять ли? Ваня снова посмотрел на свой этюд, но поморщился и бросил в ящик.

— Не годится! — упрямо повторил Ваня, уводя хмурые глаза за окно. — И потом… мне надо уезжать.

Старец прохаживался за спиной Вани. Он, конечно, уже заметил открытый чемодан, лежавший на его койке. Присел к столу и заговорил вкрадчиво:

— А может, погостишь еще, мастер? Куда торопиться? Вон и Артемьевне ты пришелся по душе: не пьешь, не куришь, не ругаешься. Похвального поведения молодой человек…

«Что-то ему надо от меня, — подумал Ваня, — неспроста ходит кругом да около. Боится, чтобы я не донес? Хочет задобрить на всякий случай?..»

Старец не сводил с него глаз, и в пристальном взгляде его стояла дальняя опаска. Может, нарочно задерживает его разговорами, пока на чердаке (Ваня все еще слышал там торопливую беготню) разберут и спрячут молельню. Напрасно беспокоятся, у Вани не было таких намерений. Мысленно он перебирал в памяти события последних дней. Как пловец, нырнувший на глубину, он вглядывался в обступивший его темный, призрачный мир. Тяжесть давит на плечи, пронизывает холод, и что-то скользкое шевелится под ногами, затягивает в тину… Как хорошо: всего несколько взмахов рук — и он снова всплывет на поверхность, где свет, воздух, солнце… Никогда теперь, — Ваня это понял, — никогда он не сможет без гнева и отвращения думать и говорить об открывшейся ему «тайности».

— Ну, мне пора, — сказал Ваня. — А насчет этих икон…

Как будто кто-то со стороны подсказал ему это неожиданное решение. Ваня даже удивился, услышав в своем голосе отвердевшие, жесткие нотки:

— Будем считать, Мирон Иванович, что они взяты на учет. На вашу ответственность, хорошо? Сегодня я буду в музее и поговорю с директором. Они у вас купят.

Лицо старца сразу замкнулось, глаза смотрели на Ваню чуждо, холодно, неприязненно.

— Ладно! — поднялся старец. — Потолкую с Артемьевной — ее образа. Как говорится, не поминай лихом…

Старец ушел.

Ваня подождал, прислушался. Все было тихо в доме.

В волнении он прошелся по комнате и остановился у окна. Свежий ветерок поддувал с озера, высоко подбрасывая занавеску. Ване казалось, что чья-то невидимая рука одобрительно треплет его по плечу и поглаживает волосы. Поймав краешек воздушной кисеи, пахнущей чистотой и утренним ветром, он прижал к щеке эту живую ткань и облегченно засмеялся.

Он был доволен собой, доволен этим днем и благодарно подумал о своем времени, которое его воспитало и стерегло его поступки.

1961

Закончив дела на заводе, я поспешил на пристань.

Солнце уже осело за лесными дымными холмами. Сразу похолодало, окреп ветер. Воды залива потемнели и понесли к берегам взбелевшие гребешки.

В город отходил последний катер. Он стоял у причала, слегка покачивался на волне и весь светился изнутри, как бумажный китайский фонарик.

Пассажиров было мало. Скамейки на палубе пустовали.

Только перед самым отвальным гудком на пристани появились солдаты. Впереди взвода шагал пожилой офицер с инженерными значками в петлицах. Видимо, солдаты возвращались с учения. Лица у всех были серые, походка расшатанная, нестроевая. В хвосте отряда солдаты несли две длинные треноги с присохшей глиной на медных концах и какие-то приборы в брезентовых чехлах.

— Устроишь ребят, — сказал офицер сержанту, — а я пойду вздремну малость. Разбуди, когда будем подходить к городу.

Устало ступая, он прошел на корму и спустился в каюту.

Солдаты заполнили палубу. Около буфетной стойки сразу выстроилась очередь. Бойкая пухленькая буфетчица цедила в кружки черный квас. Солдаты, уткнув носы в пенные шапки, пили не отрываясь. Тяжеловесные кружки шли по рукам. Остряки уже затеяли веселый разговор с буфетчицей. В очереди то и дело прокатывался молодой задорный хохот.