Галина Демыкина - Просторный человек

«Нельзя быть слабым, — говорил он себе. — Нельзя поддаваться. Слишком мягкий тон я взял. И на работе, и дома! Хватит зубоскальства с подчиненными! Довольно этих умилительных встреч жены. Пусть бросает больницу, вот и все! И любому, кто попробует звонить ей домой!..»

Решил и сделал первые ходы. Сначала на работе:

— Попрошу вас как редактора объяснить мне, чем не устроил мой рассказ.

— Что с тобой, Владислав Николаевич? Так официально!

— Давайте перейдем на «вы».

Потом — дома:

— Ася, я прошу тебя уволиться с работы.

Она молчит. Шьет что-то, сидя в глубоком кресле на кухне, и — молчок!

— Ты не ответила мне.

— А что, собственно, произошло?

— Сил больше нет, вот что! Дом брошен, девочка совершенно разболталась, мне неуютно со старухой, которая меня не любит. Как тебе внушить, что жена есть жена и что должна она, обязана ухаживать за мужем. Тем более, что у меня такая работа!

Ася все молчит, ощущение клетки, сомкнувшегося вокруг горла ошейника снова овладевает ею. Разве не шла речь о разрыве, когда он произнес свое патетическое «он на тебе не женится»? А теперь вот передумал.

Почему?

Коршунова же ведет отчаяние — тоже не лучший помощник!

— Конечно, хорошо, когда ты человек маленький и с тебя спроса нет. А я никогда не хотел быть маленьким. У меня голова, слава богу, варит, — может, даже лучше, чем у кого-либо. Так если ты любишь быть на подхвате, — вот не рвешься же во врачи! — помоги прежде всего мне, м н е!

— Слава, ведь я стараюсь — покупаю, готовлю, стираю…

— Для этого я могу взять работницу.

Она опять молчит. И не знает, как сказать ему, что если в ней и есть сила, то другая. В его делах не нужная. Они не в помощь друг другу.

Не поднимая глаз, она продолжает шить.

Он неожиданно для себя бухает кулаком об стол:

— Хватит играть в молчанку! Я тебя заставлю быть женой! Слышишь? Хочешь оставаться при Сашке — изволь слушать меня!

Она обрывает нитку, руки ее дрожат. Она уже ничуточки не жалеет этого человека. Она не может с ним! Ее нельзя загонять в угол. Клетка должна быть хотя бы просторной. Загнанный в угол не может быть снисходительным. Ему не дано прощать. Только притвориться мертвым или оскалить зубы.

— Ну, чего молчишь? Куда ты? Мы не договорили!

Ася вырывает свою руку из его набрякших жилами хватких пальцев. Она выбегает из кухни, кидается ко входной двери. Дверь распахивается. На пороге стоит счастливая Сашка:

— Мамик мой! Последний экзамен прошел, ура! Сдала на пятерку!

Ася и забыла об этом экзамене. Она целует горячую щеку:

— Спасибо, Рыжик.

Девочка удивленно глядит на нее.

Женщину разбудил телефон. Она, не открывая глаз, потянулась к трубке:

— Да? Слушаю!

А было и еще раскачивалось в тумане что-то ласковое, зеленое, как первая трава, что-то размягчающее плыло и не связывалось с тем, что принимало левое ухо, от которого она все отводила разлохматившуюся прядку.

— …новое письмо в газету… Леонид Викентич… Ваш материал… Эл. Вэ. (тот же Леонид Викентич, он же — Главный) несколько раз спрашивал…

Она не совсем проснулась.

Но т а м проснулись:

— Вы слушаете, Жанна?

— Конечно.

— Главный ждет вас к одиннадцати.

— А сейчас?

— Десять.

Мм-да… Не слишком-то уважают. Но впадать в амбицию нельзя: единственный постоянный журналистский «выход» — очерки с продолжением («идет два, три и т. д. куска»), отклики читателей, через некоторое время ее ответы на отклики, о господи!

— Так как же?

— Постараюсь успеть. Надо же прикрыть наготу.

— Не смею возражать. Ждем. — И чуть помедлив: — В любом виде.

Глупые, пустые, пустопорожние слова. Женщина резко возвращает губы из улыбки, кладет трубку и сразу вскакивает, бежит в ванную. А то, что было — нежное, шепот какой-то, свет, — остается в другой жизни, зыбкой жизни сновидения, без которого, как выяснили ученые, человек погибает. Да, да, если не давать человеку видеть сны, он почему-то без этого не может. Странно, а?

Зеркало показывает женщине, какой была бы она, если б не косметика и, главное, не взвинченные нервы, придающие лицу энергическое выражение, при котором не остается никаких знаков потерь и усталости — только быстрый блеск глаз, легко налетающая и сбегающая улыбка, маленькие гримаски в соответствии с произносимым текстом.

— Я устала, — говорит она зеркалу, вытирая полотенцем лицо и размазывая по бледной коже крем. — Я устала. Мне бы того… поваляться, а? Понежиться…

Зеркало приподняло брови, повело плечом: за чем же, мол, дело стало?! У, глупое!

Это уже началась игра: глаза проснулись и в них замелькало.

Женщина наскоро сполоснулась под душем, не растянув этого удовольствия, — Эл. Вэ. ждет! — оделась тут же в ванной, платок у горла повязала праздничный — для того же Эл. Вэ. Поглядела на себя в большое зеркало:

— Ну что, Ваня?

Ваня — так звал ее Кирка, муж, и — видит бог — был неправ! Т о г д а был неправ.

Из зеркала глянул веселый парнишка со светлыми волосами до ушей, узкобедрый, узкоплечий, тонкий в костях и весело возбужденный. Он хмыкнул:

— Ваня так Ваня!

В свое давнее время отец называл ее Жанной (простой человек, до ее рождения он и кошку звал Жанной — чем-то было для него это имя). В паспорт записали — Иоанна. Это уж — мама. Она рано исчезла из жизни девочки, «переженилась», как говорили соседи. А отец уехал в родную деревню и работал на земле, очень вовремя переселив дочку в менее тревожный, хотя и небогатый мир. Там ее звали Аней.

Женщина поклонилась отражению в зеркале. Это не было тратой времени. Тут был сговор:

— Как будем жить?

— Хорошо.

— А вести себя?

— Победно.

— Ну, смотри!

И, не забегая в кухню (не до еды!), деловито вышла из квартиры.

А на улице — тепло, сухой асфальт, каблучки бодро постукивают. Пожалуй, погонят ее обратно в тот городок. В тот, о котором была ее недавняя статья «Проблема старых городов». Тогда ездила охотно, убегая от тоски. А теперь туда что-то не хочется. Да и письмо от Кирюшки-сына должно прийти завтра-послезавтра. Она почему-то угадывает наперед.

Когда только ушел в армию, часто писал, а теперь ленится. Или отвык? Да нет. Устает он. Ужасно устает. Кирюшка представился маленьким. Сквозь мягкие волосики кожа на голове, теплая под губами.

Она мотнула головой и пошире растаращила глаза: такая косметика отвратительная!

Стоп, стоп! Ведь было что-то, что держало в веселой готовности. Тепло?.. Нет. Каблучки? Нет, нет. А надо вспомнить. Иначе прихлынет то, недавнее.

Она подняла руку, остановила такси. С такси ей всегда везло, это была ее маленькая гордость. И еще — ей постоянно предлагали вещи из-под «полы». Порой прямо на улице (тоже маленькая гордость, потому что — из-за некоторого изыска во внешности).