Галина Демыкина - Просторный человек

Все будет как надо. Обойдется. Только спокойно обдумать все. Не разбойник же какой-нибудь увел — отец родной. Значит, Сашка в безопасности. Речь идет только о ней, об Асе, как е й вернуть дочку. Да нет, и Сашка — как же она без матери?

…Ноздри поймали по ветру острый запах зверя. Среди травы и прошлогодней хвои мелькнула коричневая спинка и пропала. Совсем как во сне. Может, где-то рядом нора.

Ася, не двигаясь с места, пригибается, ловит запахи, примечает все на поверхности земли. Вот, вот она — немного больше мышиной, уходит под корни трухлявого пня, того самого, который снился. В траве мелкие косточки, — стало быть, мать уже учит молодых охоте.

…Сама их учит. Не отец, а она… Если подождать, их можно увидеть — не таких юрких, довольно беспомощных. Своего детеныша тоже пора учить охоте, сторожкости, уменью наступать. Но и удирать. В зависимости от случая. Тут нет точных правил. Не в храбрости и трусости дело. И еще — здесь подлости нет, вот что. Законы естественны и просты. Ну, не очень просты, но понять-то можно.

Ася огляделась и узнала место: поляна, овраг, заросший мышиным горошком и травой. Вспомнила — тут совсем близко — странный заасфальтированный поселок, возле которого в кустах валяются битые бутылки, банки, бумажки от конфет. Они с Вадимом однажды набрели на это темное место, и Вадим, смутившись, побыстрее увел ее.

Откуда-то сзади (близко, почти рядом!) разнесся протяжный и дикий человечий крик, похожий на мычание. Ася, похолодев, слушала. Крик приближался так быстро, что — не убежать. Спрыгнуть в овраг, схорониться за коротенькую елку… не дышать… авось не увидит, авось пронесет.

Затрещали, заломились кусты, и на гребень оврага вырвался встрепанный человек в разорванных штанах, без рубахи. Он сверху глянул в Асину сторону, и это было пустоглазое безумье, топчущее, мнущее, ломающее в ярости. Будто ошалевшая воскресная Козыриха выслала сюда к ней самого беспутного своего сына.

— Мм! — выл он, и губы его были белы от загустевшей слюны. Все так же дико глядя, он шел прямо на Асю — он, тот, кого она выхаживала, о котором она заботилась и волновалась, брат ее любимого. — Мм! мм! — и споткнулся о пень, тот самый пень, и рухнул тяжело, будто куль, со стоном схватился за живот, сползая в овраг. Черная ругань выпала из его рта.

«Разойдутся, — мелькнуло у Аси. — Швы разойдутся!»

И побежала к нему, уже вставшему на четвереньки.

— Обопритесь… Я помогу. Пошли, здесь дорога близко. Держитесь. Да не за горло же!..

— А, не за горло?! — Он схватил ее цепко и страшно, и не было в желтых глазах его проблеска разума. Немытое тело, пропахшее табаком и водкой, навалилось на нее. Когда такое во сне — просыпаешься от своего тупого крика. В холодном поту лежишь, стараясь скорее забыть, боясь заснуть, а вдруг — снова.

Ася не закричала. Молча отдирала она липкие толстые пальцы, сжимавшие горло. И на какую-то секунду выскользнула, уже почти придушенная, проехалась головой по траве, коряга рассекла ей кожу. Ася, с ужасом и отвращением отталкиваясь руками и ногами от мягкого отяжелевшего тела, перекатилась на бок, отскочила, стала карабкаться вверх по оврагу, цепляясь пальцами за ветки, траву, разрывая ногтями землю.

Сзади — рядом — слышалось тяжелое дыхание, ругань и наносило ненавистный запах, и вот уже ее схватили за подол, Ася рванулась, оставляя в чужих руках кусок платья, побежала, ухватилась за корень трухлявого пня, где была, чернела, пахла живым теплым зверем нора. Спасительная нора!

В сквозящих сумерках запорхала над поляной летучая мышь. Анна Сергеевна всегда эти мелькания и пропаданья черного на сером раскрыленного тела ощущала как тревогу. Тревога, так и не унявшаяся задень, теперь была разлита в воздухе.

Мальчик, утомленный событиями дня, никак не хотел просыпаться. Тащить его было тяжело. А надо, надо скорее выбраться из этого леса, из очерченного тревогой мира к огням станции, к электричке, к многолюдью города.

Вдруг через поляну метнулась человеческая тень.

Анна Сергеевна вздрогнула, прижала к себе спящего Юрку.

Дыханье остановилось в горле. Что делать?.. Не двигаться, притаиться… Может, не заметит? Зачем надела светлое платье?!

Человек остановился, осмотрелся, неуверенно склонив голову к плечу. Какое знакомое движенье! Только вот черных очков нет.

И оборвала себя: откуда ему быть здесь? Наваждение какое-то!

А человек увидел ее, побежал. Она вскочила с земли, он в радости положил ей на плечи руки:

— Ася! — И сразу отдернул, вглядевшись. — Простите.

Он не удивился ей (а она все еще глазам не верила).

— Ася пропала, — сказал он. — Обещала приехать.

— Но могла и не приехать. Вы не подумали об этом?

Он вздохнул без облегчения:

— Не подумал. — Потом, через паузу: — Мне показалось, что она была рядом.

И тут для Анны Сергеевны т р е в о г а, маявшая ее весь день, совпала с сообщением Вадима.

Вот оно что! Вот что случилось! Будто к дереву, росшему из одного с ней семечка, подошли с топором… Ну да, верно, ей тогда никто не будет затенять солнца (и э т о проскользнуло за сознанием), но как перенести, не засохнуть? Как жить после этого?

— Ася! — крикнула она, свято веря в чудо. — Ася, где ты?

И ей послышался отклик.

— Мы найдем! — сказала она сдавленно. Руки ее дрожали. — Пошли скорее. Она приехала. Она здесь. И мы найдем.

Проснулся мальчик. Вадим склонился над ним, сквозь тревогу и отрешенность узнал его.

— Юра?! — И к ней: — Это ведь Юра?

— Да. — Она уже перестала чему-либо удивляться.

Вадим бережно поднял малыша, тот, не открывая глаз, обхватил его толстыми лапками за шею, и они пошли через кусты, напролом, по влажной болотистой земле. Земля дышала и чавкала у них под ногами.

— Который час? — спросил он. — У меня остановились часы.

Женщина приблизила к глазам циферблат, но ничего не смогла разглядеть. И они пошагали дальше, зовя, замолкая и прислушиваясь.

Ася лежала недалеко от развилки дорог, среди высокой травы. Она приползла и лежала здесь, под закатным небом, словно забыв недавнее и помня что-то другое, лучшее. Шевелились под землей корни купавки — желтого солнышка полян, юные ростки ее покидали материнское корневище для своей жизни. И рядом, под разбитой молнией разлапой елью пальчики ящерицы цепко касались бурого листа, а на недальней березе, напрягая свое радостное горлышко, выкликала кукушка — птица, таящаяся от людей. И нежные трубы, сплетая и расплетая узор, давали обрести голос траве, цветам, зверям. И потом лишь вливался глас человека, возносящий ввысь помыслы свои и чувства, — не мимо всего этого зеленого, бурого, кишащего, рвущегося к свету мира, а в согласии с ним, в удивлении перед его тайнами и гармонией и возвышающей душу красотой.