Габиден Мустафин - Избранное. Романы

Сарыбала пошел к ней.

Бывшая вдова Ахмета, сейчас она жена Махамбетше. Первый ее муж, славный Ахмет, умер в молодости. От Ахмета и его отца Кадыра, главы племени куандык, она научилась многому.

Бабушка сидела на полу, расчесывала шерсть. Возле нее — большой стеклянный сосуд с насыбаем. Она никогда не скупится, как Махамбетше, насыбай у нее берут все. Увидев мальчика, бабушка улыбнулась. Сарыбала показал ей исхлестанную спину, и бабушка гневно сказала:

— Натянула бы я на его голову собачью шкуру, будь он хоть святой, а не только мулла! Не плачь, жеребеночек мой. Даже враг не исхлестал бы так. Несчастный, лучше бы учил умом, чем палкой! Наш Билал собирается ехать в русскую школу. Ты поедешь?

— Ага отпустит?

— Твой ага тоже недоразумение. Егинай, сын ничтожного Кемельбая, выбился в люди, потому что знал русский язык. Нельзя забывать мусульманские правила, но учиться теперь надо по-русски. Волостными будут назначать только тех, кто говорит по-русски. Надо стать хотя бы толмачом. Посмотри на толмача волостного старшины Абдурахмана — он командует своим правителем. Счастье связано с богатством, милый, а богатство тает так же, как и слава уходит. Однажды знаменитый акын Шуже в горячке словесного состязания упрекнул главу рода кипчак, уездного начальника Ибрая в том, что он «происходит из башкир», — продолжала старуха. — Тогда Ибрай заметил: «Если есть рядом река, зачем искать колодец в другом месте? Если человек прославился умом, зачем упрекать его происхождением?» Постарайся сам выйти в люди. Благодатная река в наше время — это русская наука.

Заговорив об ученье, Джамила долго рассказывала о знаменитом Авиценне. Мальчик, улегшись на животе и подперев обеими руками подбородок, весь превратился в слух.

Бабушка и сама не знала, что правда, а что выдумка о легендарном ученом. Авиценна будто бы учился где-то под землей. Пока кончил ученье, ногти у него выросли, борода дошла до пупа, волосы свисали с головы до колен. Когда он появился на земле, толпа с презрением назвала его дьяволом и стала преследовать. Но он ускользал как угорь: то улетал в небеса, то пропадал под землей, исчезал под самым носом преследователей. В изгнании он всюду творил только добро — больного вылечивал, заточенного освобождал, обиженного защищал…

Когда бабушка замолчала, Сарыбала мечтательно вздохнул. Если школа Турлыбая и русский язык возбуждали в нем только жажду познания, то образ Авиценны зажег в нем глубокую страсть к чудодейственной, всесильной науке, несущей людям добро и свободу. Он задумался настолько, что даже забыл у бабушки свой драгоценный асык архара. У юной души силы — как у воробья, зато мечты — как гора.

Трудной была жизнь елибаевцев на землях рода сикымбай. Выдались тяжелые годы. Чума истребила всех коров. В год Свиньи [6] По-старому каждый год в 12-летнем цикле носит у мусульман название животного: год Свиньи, год Зайца, год Мыши и др. жестокий джут унес множество овец и лошадей. Чего много стало в аулах, так это костей погибшего скота да голодных людей. Справедливая барымта [7] Барымта — вооруженный угон скота с целью мести или возмещения убытка. превратилась в повседневное воровство. Яхия, Камен, Турсунбек, Бакибай стали профессиональными конокрадами.

Бедные голодные елибаевцы, рыская в поисках своего же скота по чужим загонам, становились невольными ворами. В шести аулах Махамбетше не воровали только единичные семьи. Одна из них — семья Мустафы. Мустафа еще раз съездил в Мекку и стал еще большим аскетом и все чаще говорил о загробной жизни. Многие бедняки, по примеру украинских переселенцев, занялись земледелием.

Чума и джут оставили Мустафе единственного серого куцего. На нем можно было пахать, но хаджи, как и большинство сородичей, сторонился «грязной» работы. В тяжелые дни для Мустафы сын его друга Торгаута, умершего в Мекке, Аманжол, привел ему корову с теленком. Скончавшийся на девяностом году Торгаут завещал отправлять моление Мустафе, а не бесчестному Жаксыбеку, хотя тот и мулла. По завещанию, в хозяйстве Мустафы прибавился еще рыжий конь, на котором ездил сам покойный. Рыжего скоро обменяли на дойную корову и двух годовалых телок, Мустафа теперь успокаивал себя: «Слава аллаху, дети мои пьют молоко, ездят на лошади, живы-здоровы, а телки вырастут в коров и принесут телят».

Вот только Сарыбала не дает покоя хаджи: просится в русскую школу. Но нет денег, где их взять?

Два года Мустафа молчал, И вот однажды утром, за чаем, неожиданно сказал:

— Сынок, разверни ладони! — И показал, как развернуть. — Разрешаю ехать, сынок. Пусть аллах пошлет тебе счастья. Пришла пора выбирать тебе жизненный путь. Их бесчисленное множество. По которому пойдешь, я не знаю. Но никогда не забывай бога, будь справедлив и милосерден. Всегда помни эти три заповеди и не пропадешь ни на том, ни на этом свете.

От радости Сарыбала не мог допить чай.

На весь аул имелись одни-единственные сани и те без облучка и без оглоблей. Сарыбала побежал к хозяину, выпросил сани, притащил к дому. Вместо оглоблей Мустафа привязал веревки. Сына завернул в кошму, веревки привязал к седлу, сел верхом на куцего и двинулся в путь. Стоял трескучий мороз, у отца сразу заиндевели борода и усы, но наушники тымака он не опустил. Шарфа у него нет, рукавиц тоже, но он, кажется, не чувствует застывших кожаных поводьев. Сани скользят, елозят, бьются то об одну, то о другую обочину дороги. На спуске сани налетели на коня, ударили серого по ногам. Но ни терпеливый серый, ни Мустафа не обратили на это внимания. Конь бежал мелкой рысью, а всадник бормотал молитву. Заяц-беляк, перебегая безлюдную снежную степь, в недоумении останавливался, поднимался на задние лапки и удивленно смотрел на путников. Большие темно-серые крысы быстро семенили через дорогу. Корсаков, хорьков, белок не видно, но стежки их всюду. Из-за кустарников вдали, навострив уши, наблюдала за путниками стая волков.

Мустафа не обращал внимания на окружающее. Когда его лицо совсем покрылось инеем, он завязал под бородой тесемки тымака. На одном из поворотов сани опрокинулись, и мальчик закричал. Отец слез с коня.

— Не ушибся, дорогой?

— Нет, нигде не больно.

— Замерз?

— Нет. Только скучно.

— Потерпи. Дороги всегда длинные, тяжелые. Нетерпеливый всегда устает.

— Открой мне лицо, агай. Я хочу глядеть по сторонам.

Отец отвернул кошму с лица Сарыбалы, посадил его удобней и снова взобрался на коня. Серый куцый весь покрылся инеем, побелел. Время от времени он терся мордой о колено седока, чтобы сбить с ноздрей сосульки. А Мустафа терпит, ни разу не коснулся лица. Когда иней на шапке свисает и мешает смотреть, он стряхивает его камчой.