Александр Шевченко - Всюду жизнь

Видно, стар уже я, чтобы привычки свои менять. Не поеду я в новый город. Буду доживать в своей деревянной школе…

«Значит, уже наступила старость, если человек устал от жизни, хочет покоя, тишины», — подумал Устьянцев и посмотрел на Хоробрых: темное, изрезанное глубокими морщинами лицо, длинные серые волосы, узкие, сутулые плечи — да он же совсем старик! Но ему не так уж много лет: Федор вспомнил, что Хоробрых — одногодок его отца, значит, таким был бы сейчас отец, если бы остался жив! Какое-то острое, болезненное чувство сострадания и жалости к своему учителю охватило Федора.

Неожиданно раздался резкий, дребезжащий звонок будильника. Федор недоуменно взглянул на свой будильник на столе — тот молчал. Хоробрых с улыбкой извинился и объяснил:

— Это у меня в портфеле подает сигнал будильник. Взял его, чтобы не опоздать на машину, что в Усть-Ковду идет… Забывчив стал… Склероз, брат, старческий склероз…

Он достал звенящий никелированный будильник, остановил его и стал прощаться.

По утрам, выходя из дому, Устьянцев с неприязнью смотрел на солнце: оно с каждым днем поднималось все выше, напоминало о приближении весеннего паводка. Впервые в жизни Федор не радовался приходу весны.

Правда, когда пойдет большая вода, никто не знает: может быть, в мае, а может, и в июне, но надо рассчитывать на самые ранние многолетние сроки, и строители плотины работали в бешеном темпе, наперегонки с весной, чтобы опередить ее.

Беспокоила Федора и надпись на большом красном щите у въезда на плотину: «До пуска первого агрегата осталось 156 дней». Цифры в рамке меняла Жанна со свойственной ей аккуратностью, и ни разу, придя на работу, Федор не заметил ошибки, количество дней на щите уменьшалось прямо-таки с катастрофической быстротой.

Каменное ядро плотины поднято на шестьдесят метров, этого достаточно, чтобы принять паводок, но укладка противофильтрационного экрана отставала. Надо было укладывать четыре тысячи кубометров щебенисто-дресвяного суглинка в сутки, а укладывали две-три тысячи: не хватало рабочих, машин, не спадали сильные морозы, сдерживавшие работу.

В начале марта на стройку прилетел Костя Осинин.

Большей частью он сидел в группе рабочего проектирования, которая находилась в управлении строительства. Что он там делал — одному богу известно, потому что Федор от него никаких указаний не получал. Изредка появлялся на плотине в дубленке с поднятым воротником и молча наблюдал, как идет работа, просматривал анализы геотехнической лаборатории — данные анализов были в норме, но он, видно, не доверял им, просил Марию Шурыгину отбирать новые пробы грунта и отправлял их в Москву.

Федор встречался и говорил с ним редко, только по сугубо служебным делам. Однажды, увидев Осинина на плотине, спросил:

— Ну как, по-твоему, Константин, у нас идут дела?

Тот пожал плечами:

— Сейчас ничего сказать нельзя: все покрыто мраком неизвестности. Придет большая вода и скажет, кто из нас прав, — закончил он многозначительно.

В конце мая начался паводок, был он средним по интенсивности, экран успели поднять до намеченной высоты, убрали временные перемычки, вода затопила котлован, и водохранилище начало постепенно заполняться. Строители радовались, что их предложение выдержало проверку.

После паводка прилетела Катя. Она должна была на месте внести изменения в проект автогаража, в разработке которого участвовала. Дело это было несложное, не отнимало много времени, и Катя на стройке отдыхала после напряженной работы в Москве: вставала поздно, в группе рабочего проектирования появлялась ненадолго, большей частью находилась на строительстве гаража, подальше от своих начальников, где можно было ничего не делать, бродить по стройке и после обеда уйти домой поспать.

Приехала Катя неожиданно для Кости и против его желания. Она несколько раз просила мужа устроить ей командировку в Сибирск, но тот под всяческими предлогами уклонялся: он не хотел, чтобы Катя встретилась с Устьянцевым. Тогда Катя в отсутствие мужа сама добилась командировки. Зачем рвалась в Сибирск? Определенно не знала. Наверное, потому, что жизнь в Москве ей опостылела до крайности. Ее отношения с мужем стали еще более натянутыми. Все, что он делал, говорил, даже его заботы о ней, его «телячьи нежности», вызывало в Кате глухое, нарастающее раздражение.

Ко всему добавились служебные неприятности Кости: должность ушедшего на пенсию главного инженера проекта, на которую рассчитывал Костя, отдали другому сотруднику отдела. Катя знала, почему это произошло: после провала Костиного проекта организации работ на плотине Сибирской ГЭС он уже не считался перспективным инженером, об этом открыто говорили в институте. Костя очень тяжело переживал свое поражение — с новой должностью у домашних было связано столько надежд и расчетов! — стал угрюмым, вспыльчивым. По каждому пустяку в семье разгорались скандалы, после которых никто не разговаривал друг с другом.

От всего этого Кате хотелось бежать, хотелось какой-то перемены в жизни. Она стремилась, наконец, увидеть далекую, неизвестную, таинственную Сибирь, о которой столько увлекательного рассказывал Федор, и понять, в чем же нашел он здесь смысл своей жизни, что давало ему уверенность в себе, спокойствие, ясность, которых так недоставало ей, — так она оказалась в Сибирске.

Она думала, что будет часто видеть Федора, что он станет добиваться встреч с ней — в последний его приезд в Москву ей казалось, что он все еще любит ее.

Ничего подобного!

Он ни разу не пришел к ней ни в группу рабочего проектирования, ни на строительство автогаража, ни домой. Раза три они случайно встретились: в столовой, на стройке, в городе. Но после пятиминутного разговора о самых банальных вещах: «Надолго ты приехала?», «Чем занимаешься?», «Как тебе нравится Сибирь?» — он желал ей всего доброго и прощался. Вежливо, корректно, холодно.

Просто поразительно!

Пришлось ей самой каждый раз говорить ему, что она была бы рада чаще встречаться с ним, приглашать его заходить к ней, но он так же учтиво, сдержанно отклонял ее приглашения: он очень занят на работе, круглые сутки на плотине. Пустые отговорки!

Он, видно, заметил, что говорила она с ним робко, заискивающе — просто терялась перед его неприступностью, а может быть, догадался, зачем она приперлась сюда, и это забавляло его, потому что отвечал он с какой-то насмешливой, снисходительной улыбкой.

Катя узнала, что на карьере у Федора есть женщина — совсем простая, из местных. У нее пятилетняя девочка, но не его дочь. Он живет с этой женщиной открыто, бывает с ней на людях. Катя видела их вместе в зоне отдыха на водохранилище, куда в выходной день на катере и баржах выехали сотни строителей. Одни ловили рыбу, другие играли в волейбол, третьи просто загорали. Федор и его возлюбленная вместе с немногими, самыми закаленными и отчаянными купались в прогревшейся у берега воде. Может быть, поэтому он так спокоен и равнодушен к ней, Кате? Но эта странная связь не может быть серьезной, прочной, не может!