Александр Шевченко - Всюду жизнь

— Да, иначе промокли бы до нитки.

Они будто обрадовались, что начался дождь, и теперь есть предлог расстаться, и уже не надо будет произносить застревающие в горле горькие слова и мучиться, и торопливо распрощались.

— Спокойной ночи, Катя.

— Всего тебе доброго, Федя.

Начавшийся вечером дождь лил всю ночь, день, еще ночь и еще день. Ливни охватили огромную территорию в бассейне Студеной, и почерневшая от болотной воды река вздулась, затопила берега. Узкий водосбросной канал не мог пропустить небывалый летний паводок, и уровень воды в водохранилище поднимался с каждым часом. Рабочие участка Устьянцева непрерывно наращивали высоту экрана, чтобы не дать воде прорваться через плотину.

На рассвете второго дня к Федору подбежал сменный инженер Погожев.

— Федор Михайлович! Что-то неладное там происходит! — сказал он, указывая на низовой откос плотины.

Из-под мокрого капюшона штормовки испуганно глядели его увеличенные очками глаза.

— Где? Что происходит? — сразу забеспокоился Устьянцев, по его глазам поняв, что случилось что-то серьезное. Погожев взял Устьянцева за руку, повел по откосу вниз.

— Вон там… Кажется, вода просачивается, — тихо сказал он, будто сообщал Федору тайну, которую никто не должен знать.

По каменному откосу плотины они спустились до площадки первой бермы, здесь Погожев указал на пенистые струи воды, что с шипеньем ползли, извивались злобными змеями меж камней.

— Вот, Федор Михайлович! Откуда эта вода?

Они облазили участок, где просачивалась вода, сбросили с откоса несколько крупных камней — под ними бежали мутные, глинистые ручьи.

— Может, это дождевая вода с гребня стекает? — высказал предположение Погожев.

— Для дождя многовато воды… И потом, в таком случае протечка должна быть по всей плотине, а не в одном месте, — лихорадочно размышлял Федор.

— Это верно, — согласился Погожев и удивленно спросил: — Тогда что же это значит?

Карабкаясь по откосу, он потерял очки, и теперь его близорукие глаза глядели на Устьянцева растерянно и беспомощно. Погожев догадывался, что произошло, но боялся произнести слово фильтрация. Это было самое страшное для строителей плотин явление — просачивание воды через плотину, и все усилия строителей были направлены к тому, чтобы не допустить фильтрации или же в крайнем случае свести ее к безопасному минимуму.

Это слово произнес Устьянцев.

— А это значит, Рюрик, что через плотину идет фильтрация воды! Видишь, какая мутная, глинистая вода?

— Выходит, наш экран пропускает воду? — в страхе проговорил Погожев.

— Выходит, так. Видно, фильтрация началась давно, но за дождем мы не заметили этого. Побудь здесь, я доложу начальству.

Вскоре Федор вернулся с главным инженером строительства Кузьмищевым. К этому времени вода уже хлестала из плотины мощным потоком.

Кузьмищев сразу определил:

— Это напорная фильтрация из верхнего бьефа. Но мы видим лишь малую долю фильтрующейся воды, большая ее часть стекает через каменную наброску к подошве плотины. Идемте, посмотрим, откуда начинается фильтрация.

Все трое поднялись на гребень плотины и на верховом откосе обнаружили большой размыв. Из огромного водоворота мутная, коричнево-черная вода с грозным гулом устремлялась в промыв, разрушая экран и фильтр и унося с собой суглинок, гравий и щебень. На глазах инженеров промоина увеличивалась, поток воды нарастал.

«Произошло страшное, непоправимое, — думал Федор, потрясенный катастрофой, почувствовавший себя слабым и ничтожным перед могущественными, враждебными человеку силами природы. — Как прав был Бутома, когда предостерегал об опасности „черной воды…“ Неужели причина катастрофы — наше предложение? И мы все совершили ошибку?.. Хотели поскорее пустить станцию, сделать доброе дело, а оно обернулось во зло… Как еще плохо люди знают законы, управляющие природными процессами, и как они бессильны перед яростными, слепыми стихиями землетрясений, засух, наводнений…»

Вокруг размыва столпились рабочие с плотины. Они стояли под неутихающим ливнем и, понурив головы, смотрели, как река рушит, уничтожает то, что они создали за шесть лет напряженного, самоотверженного труда, замерзая в лютые холода, истекая по́том в летнюю жару, перенося бытовую неустроенность, отказывая себе в отдыхе, в семейных радостях… И вот теперь вода уносила в пропасть их соленый пот, их бессонные ночи, мечты и надежды, отданные плотине годы жизни…

К Устьянцеву и Погожеву подошли запыхавшиеся от быстрой ходьбы Шурыгин и Кипарисов. Стоящих рядом четырех инженеров, руководителей участка возведения экрана, суровым, неприязненным взглядом окинул главный инженер. Он был без головного убора, дождь падал на его седеющие волосы, стекал по худощавому угрюмому лицу.

— Что ж, товарищи инженеры, выходит, просчитались мы с вами?

— Не понимаю, Николай Павлович, что произошло, — за всех ответил Устьянцев. — Русловые перемычки три года отлично стояли… Никакой фильтрации не было! А ведь мы возводили их по той же технологии, что и плотину, и тоже зимой, когда прекращается практически сток реки…

— Не понимаешь? — недовольно спросил Кузьмищев и тут же объяснил: — Я считаю, причиной протечки может быть только одно: оттаивание летом комьев смерзшегося суглинка в экране. В образовавшиеся пустоты и проникла вода. Она принесла в экран тепло и вызвала дальнейшее оттаивание грунта и усиление фильтрации.

— Но как мог попасть в экран мерзлый грунт? — Устьянцев обернулся к своим начальникам смен: — Вот мы, все четверо, поочередно были на плотине, руководили возведением экрана. Кто же из нас допустил, проглядел такое чепе?

Шурыгин и Погожев в один голос заявили, что они головой ручаются: в их смены этого не могло быть.

Кипарисов же по обыкновению произнес туманную, выспреннюю фразу:

— Вы как Христос на тайной вечере говорите: один из вас предаст меня!

Федора возмутила уклончивость его ответа, и он рассерженно бросил:

— Вы угадали мою мысль, Радий Викторович: один из нас Иуда! Вот только кто — этого я пока не знаю!

В толпе собравшихся на плотине людей были и Осинины.

— Какое несчастье, Костя… Какое страшное несчастье, — сокрушалась Катя.

— Авария лишь подтвердила то, что мне было ясно с самого начала. В конце концов инженерный расчет побеждает дилетантство и авантюризм! — с дрожью удовлетворения в голосе отвечал Костя.

— А мне жаль, Костик, очень жаль, что это случилось. Люди так самоотверженно работали, так хотели побыстрее пустить станцию…

— Странно, что их ты жалеешь. А то, что мой проект отвергнут, а я опозорен и уничтожен, тебя, видно, не трогает?