Александр Шевченко - Всюду жизнь

— Ни капли не просачивается, Федор Михайлович. Нижний откос плотины сухой. Экран хорошо держит воду.

— Продолжай круглосуточно вести наблюдения. Вода поднимается, в работу включаются новые, верхние слои экрана, а в нем идет сейчас интенсивное оттаивание мороженого грунта, который мог случайно попасть в экран.

Грузный, с крупным волевым лицом пожилой человек в брезентовой спецовке хмуро сказал:

— Да, следить надо очень строго. «Черная вода» — это коварная стихия, разгильдяйства не прощает.

Катя спросила Жанну, кто это говорит.

— О, это наш Батя! Бригадир Иван Романович Бутома, сорок лет строит гидростанции! Устьянцев очень любит его, — ответила Жанна.

Эта совсем молоденькая, милая девчушка тоже участвовала в совещании: доложила о количестве рабочих и машин в бригадах, быстро давала Федору справки о наличии горючего и материалов, и Катя позавидовала ее уверенности и деловитости.

Федор поднялся и объявил, что планерка закончена.

— С утра всем быть на своих местах!

Люди поднялись, заговорили и пошли к выходу. В прорабской остались Федор и Катя. Федор открыл фрамуги:

— Надымили мы здесь…

Пока шло совещание, Федор все думал, зачем пришла Катя. Спросить же ее об этом считал нетактичным и чувствовал себя неловко. Катя сама объяснила свое появление.

— Шла я со своего объекта мимо и решила зайти к тебе, поболтать. Я месяц на стройке, а мы с тобой видимся на ходу, на людях…

— Да, я много работаю… Устал, издергался…

— А я завидую тебе, Федя! У тебя большое дело, ты всем нужен. Тебя тут ценят, я знаю. Я тоже хотела бы включиться в общую работу. Но что-то у меня не получается. Я потерялась среди тысяч людей, чувствую себя жалкой, ненужной. Завидую даже простым девчонкам, штукатурам и подсобницам, которые день работают, распевая песни, а вечером бегут на танцплощадку и потом гуляют с парнями до рассвета.

— Странно! Ты ведь тоже участвуешь в нашем строительстве…

— Чепуха! Стройка даже не заметит, если такая козявка, как я, исчезнет.

Она поднялась и протянула руки Федору:

— Что же мы сидим здесь в духоте? Проводи меня.

Они вышли из балка и направились в город.

— А ты не боишься Кости? — усмехнулся Федор. — Он ведь очень ревнив.

— Тебе-то чего беспокоиться? — с вызовом сказала Катя. — Это касается только меня. Уж не боишься ли ты его?

Федор не ответил, промолчал.

Они вышли на главную улицу города, обозначенную пока несколькими домами, изрытую траншеями, заваленную насыпями земли. Одни дома уже были заселены, в другие жильцы только въезжали. У подъезда молодые веселые парни сгружали с машины мебельный гарнитур. По временным деревянным тротуарам шли оживленные группы людей, женщины катили детские коляски.

«Обычная картина, какую увидишь в любом строящемся районе Москвы», — подумала Катя и с чувством раскаяния в голосе сказала:

— Ты был прав, Федя, когда решил ехать сюда. Я-то считала, что гидростроители живут в землянках, не снимают ватников и резиновых сапог и с утра до вечера глушат спирт. А тут такие же типовые дома, какие строятся в Москве! И одеваются все по самой последней моде, правда несколько утрируют ее. Мы там, в Москве, думаем, что настоящая жизнь только в столице, а в провинции люди влачат жалкое существование, прозябают! Какая несусветная чушь! Какое самомнение! Везде люди живут в полную силу своих способностей, в полный накал чувств, и везде у людей одни и те же проблемы, одни заботы…

— Я рад за тебя, Катя, что ты избавилась от своих предубеждений и увезешь отсюда это новое, более широкое и правильное понимание жизни, — сказал Федор, а сам подумал с горечью, что запоздалое прозрение Кати уже ничего не сможет изменить в его судьбе.

Они прошли мимо гостиницы, где жила Катя, но она не остановилась, а продолжала идти по дороге, поднимающейся на сопку, заросшую лесом; Федору было неловко спросить Катю, куда они идут, и он молча следовал за ней, держа ее под руку.

Вечер был жарким, душным. По небу громоздились тучи; они то сходились, то снова расходились, открывая палящее солнце, воздух был насыщен электричеством — уже несколько дней собиралась гроза.

На окраине больше стало мошки́. Они сорвали ветки иван-чая и стали отбиваться от нее.

— А цветы здесь такие же, как под Москвой, — сказала Катя и остановилась среди сосен. — Хорошо здесь. Тишина необыкновенная. Как в другой мир попала. Знаешь, Федя, живешь в суете, в толчее, в каких-то мелочных, никчемных заботах и забываешь, что есть небо, облака, звезды, полевые просторы, и шум леса, и запах травы…

Костя не понимает и не любит природу. Я иногда брожу тут одна. Я здесь будто оттаиваю. Чувствую себя девочкой — честной, смелой, чистой. И мечтаю о простой, обыкновенной жизни. Хочу жить, как живут здесь: спокойно, неторопливо, не завидуя другим. Знаешь, Федя, давай съездим в твой Улянтах. Я хочу все знать о тебе. Где ты родился, вырос, что тебя окружало. Хочу видеть твоих родителей, братьев, сестер.

— Боюсь, ты разочаруешься в них. Мне они дороги. Но ты не найдешь в них ничего возвышенного, романтического. Любая местная девушка — вот хотя бы моя младшая сестра Таня — была бы счастлива поменяться с тобой судьбой.

— О, это только потому, что они не знают моей жизни. Нет, Федя, жизнь моя не удалась. Тусклое, серое, никому не нужное существование.

Опустив голову, Катя шла и молча хлестала веткой голые ноги, отгоняя мошку. Они повернули назад.

У крайних сосен Катя вдруг остановилась и посмотрела Федору в лицо:

— Ты разве не хочешь меня поцеловать?

Глаза ее были такие беспомощные, умоляющие, испуганные, обнаженно-ранимые, будто она остановилась на самом краю речного обрыва, перед тем как через секунду сделать шаг, последний шаг в пустоту, во тьму, в бушевавшую под нею в пропасти ледяную воду…

— Не надо этого, Катя…

— Почему? Ты не веришь мне?

— Ни к чему это…

Какая-то спазма перехватила ей горло. Хотела глубоко вздохнуть, набрать воздуха, но не смогла. Резко повернулась и быстро пошла в город. Почувствовала, как жар охватил ее лицо. Унизиться так позорно, постыдно… Разоткровенничалась, рассказала о самом заветном, мучительном, о чем никому не говорила, а ему, оказывается, это не надо, это ни к чему…

Позади над сопкой, откуда они ушли, пробежала беззвучная молния и голубой вспышкой осветила землю. Они одновременно оглянулись на молнию, тут угрожающе загрохотал, раскатился по небу гром, и они пошли еще быстрее, молча и поспешно, будто убегали от чего-то опасного, враждебного им, от чего надо было уйти как можно скорее.

Когда они вошли в город, начался дождь. Катя с облегчением подняла к первым холодным каплям свое пылающее лицо.

— Хорошо, что мы успели уйти от дождя.