Александр Шевченко - Всюду жизнь

Потом выпрямилась в кресле, остановила уничтожающе сощуренные глаза на муже и проговорила медленно, глухим, тусклым голосом, четко выговаривая каждый слог:

— Предельно понятно. Перетрусил. Испугался. Какой же ты подлец!

— Что ты сказала? Ты не имеешь права!

— Имею! Теперь каждый имеет право плюнуть тебе в лицо. Кипарисов мне все рассказал.

— Я узнал об этом случайно. Когда замороженный грунт уже был в плотине. Я не хотел выдавать Радика.

— Лжешь, все-то ты лжешь… Ты молчал, чтобы руками Кипарисова провалить проект строителей. Хоть сейчас будь честным и скажи начальнику строительства о своей причастности к аварии!

— Зачем? Пойми, когда все позади, плотина восстановлена, виновники найдены, зачем губить еще одного человека? От этого никому пользы не будет…

— Какие трусливые, эгоистичные соображения! Ты не можешь подняться над своим мелким, ничтожным «я». Но ведь есть вещи неизмеримо важнее интересов отдельного человека: истина, справедливость. Они важнее и твоей и моей судьбы. Я это здесь поняла. А ты ради своей карьеры готов был уничтожить труд многих тысяч людей, а может быть, и их самих…

— Я думал не только о себе, но и о тебе тоже, о нашей семье…

— Нашей семьи больше нет. И обо мне прошу не беспокоиться.

— Катюша, что ты говоришь? Это невозможно!

— Подлость простить невозможно.

Осинин схватил руки жены, стал целовать:

— Милая, любимая, не оставляй меня! Умоляю тебя! Все можно поправить!

Катя отталкивала мужа и с отвращением на лице говорила сквозь зубы:

— Как ты не понимаешь, Осинин, что однажды совершивший подлость навсегда остается подлецом…

— Можно упросить Радьку молчать. Не в его интересах топить меня. Я еще пригожусь ему…

— …независимо от того, сколько людей знает об этом: один — или все!

— …Если ты попросишь его молчать, он сделает это ради тебя!

— Да, он предлагал мне эту сделку. А ты знаешь, какую плату за это он от меня потребовал? Бросить тебя!

— Не может этого быть… Ты его неверно поняла… Но это мы уладим…

— Но это же низко, трусливо!.. Ты готов снести любые унижения, позор, бесчестье жены, лишь бы не отвечать! Пусти меня и дай собрать вещи!

— Какие высокие моральные соображения! Не верю я тебе. Ты к Федору уходишь — вот ты куда уходишь!

— Нет. Я ухожу к нашим женщинам в общежитие.

— Высокими словами ты хочешь прикрыть свою похоть… Я давно вижу, что ты не любишь меня.

— Я этого не скрывала, — небрежно бросила Катя, складывая в чемодан свои вещи.

— Зачем же ты выходила за меня замуж?

— Я плохо знала тебя. Сегодня я узнала тебя до дна.

Осинин подскочил к ней, выплюнул в лицо омерзительные, как липкая харкотина, слова:

— Врешь! Ты польстилась на деньги моего отца, на его директорскую машину и дачу! А он взял да окачурился в день нашей свадьбы и оставил всех с носом! Ха-ха-ха!

— Ничтожество. И вдобавок — подлое ничтожество.

— Молчи! Я убью тебя! — Осинин схватил жену за руки, чтобы швырнуть ее на пол и в исступлении и неистовой злобе истоптать ногами, но встретил такой непреклонный, ненавидящий взгляд, что понял: он может убить ее, но она не отступит, и, обессиленный, мешком повалился перед ней: — Прости меня… Я не знаю, что делаю… Но я не могу без тебя…

Катя молча подняла чемодан и вышла из комнаты.

Пронеслись неистовые летние ливни, отгремели грозы над Студеной, небо очистилось, прояснилось, установились погожие, тихие и ясные дни начала осени.

Катастрофа на плотине устроила суровую проверку работы строителей, как бы подвела черту под тем, что было сделано за предыдущие годы. Теперь строители уверенно смотрели вперед, можно было спокойно планировать работу на будущее.

Вечером, разложив дома на столе документы и чертежи, Устьянцев обдумывал и готовил план работ на плотине на август: в прорабской народ и всякие неотложные дела, телефонные звонки не давали никакой возможности сосредоточиться и заняться планом.

Август — последний теплый месяц, в сентябре выпадет снег, ударят морозы, и надо предусмотреть все, что необходимо сделать до зимы, чтобы потом не кусать локти.

Да, нужно срочно просить в отделе кадров начальника смены вместо Кипарисова. Федор сделал заметку в еженедельнике и задумался.

Вспомнил недавний разговор с Кипарисовым, когда тот сдавал дела своей смены. Держался Кипарисов самоуверенно, развязно, очевидно ободренный консультацией у юриста.

— Мне могут наклепать максимум год исправительных работ с удержанием двадцати процентов заработка и запрещение три года занимать руководящие должности! — Он подмигнул Федору и засмеялся: — Переживем! Я и не рвусь в руководители, как некоторые!

Федор с неприязнью слушал разглагольствования Кипарисова. Ну допустим, его не страшит решение суда, но неужели он не чувствует вины перед людьми, неужели его не грызет совесть за содеянное? Устьянцеву казалось, что сознание собственной вины, как всепожирающий внутренний огонь, должно сжигать человека, совершившего преступление, — он сказал об этом Кипарисову.

Тот в ответ снова захохотал:

— Вы удивительно наивный, несовременный, Федор Михайлович! Мне вас жаль! Вы умный, незаурядный человек, а всерьез верите в совесть, мораль, честь и прочую дребедень. Все это для посредственных, слабых и робких людей. А сильные берут то, что им нужно, презирая и совесть, и нормы морали. Только так можно добиться решающего успеха в жизни. Так поступают гении…

— Нет, преступники, — решительно перебил его Федор.

Кипарисов подумал и сказал неуверенно:

— Может быть, вы и правы. Может быть, преступник и есть несостоявшийся гений. Гений, которому просто не повезло в жизни…

— Какая страшная философия!.. Да вы Раскольникова переплюнули!

В тот момент Устьянцев окончательно понял, что скрывал Кипарисов за постоянно сиявшей на его одутловатом лице наигранной ухмылочкой: уверенность в собственной исключительности и презрение к окружающим. Видно, Кипарисов догадался об этом, раздосадовал на себя, что сболтнул лишнее, в замешательстве умолк, как-то сразу притих, сжался и до конца разговора был растерянным и робким.

В дверь тихонько постучали.

Это была Катя. Глядя на Федора застенчиво и виновато, она нерешительно остановилась у порога.

— Катя?.. Здравствуй…

— Ты, конечно, не ждал меня… Извини, что я пришла. Я ведь теперь здесь совсем одна…

— Да. Я слышал, ты в общежитие перешла. У вас с Костей что-то произошло… Раздевайся, пожалуйста…

С тем же сосредоточенным, виноватым взглядом Катя медленно прошла по комнате, но Федор видел, что ее тоскливые, уставшие глаза ничего не замечали, она о чем-то напряженно думала.