Николай Мординов - Беда

Только когда Тогойкин повесил ружье себе на плечо и насмешливо крикнул: «Ну, что же ты!» — огромный лось быстрой тенью нырнул в глубокий овраг, перед которым он стоял, и тотчас же вынырнул на его другой стороне в густом вихре взвитого им снега и пара от собственного дыхания. Замелькали раскидистые рога и торчащая щетина высокого загривка.

Довольный тем, что не нажал на податливый спусковой крючок, Тогойкин пошел дальше.

Вскоре Николай оказался посреди огромного массива крупных лиственниц, в том самом месте, где он вчера подобрал заячьи лапки, спрятанные лисой про запас. Лиса приходила сегодня на рассвете, раскапывала снег, посидела в разных местах, стараясь вспомнить место, куда она закопала свой завтрак, но ушла ни с чем. И, то ли преследуя ее, то ли случайно, по ее следу пробежала кровожадная рысь.

Когда лучи солнца, склонившегося уже к западу, осветили и опоясали стволы лиственниц, Тогойкин подошел к широкому болоту, где волки вчера пытались подползти к косулям. В его мечтах на этом самом месте в будущем должен был вырасти прекрасный город, окруженный садами. А косули и сегодня проскакали по болоту, видимо спасаясь от волков.

Много времени прошло, пока он добрался до большого лесного массива. Из самой гущи его взметнулись кверху острые верхушки высоких елей, выросших островком. Под каждой елью вырисовывался оголенный кружок земли. Это оттого, что весь зимний снег осел на ветвях. Попади лыжами на такую плешину — непременно сломаешь. А вчера он их даже не заметил, но, к счастью, благополучно обошел.

Начиная с ельника, тайга постепенно, едва заметно сползала вниз, а затем где-то на горизонте довольно решительно взбиралась вверх.

Какое множество больших и малых лесов, перелесков, низин, покрытых кустарником, широких и узких болот, кочкарников прошел он вчера! И вроде бы не так уж много разгуливает тут разных птиц и зверей. Попадались мелкие следы, похожие на легкие и быстрые строки письма веселого молодого человека. Были и такие, что широко раскидывали свои ноги, оставляя на большом расстоянии один след от другого. Некоторые шагали вразвалочку на коротких и толстеньких ножках, словно вдавливали в снег березовые листья. А другие перед взлетом оставляли на снегу следы расправленных крыльев.

За ночь, казалось, все звери, начиная от крошечной бурой землеройки до громадного сохатого, а птицы — от маленькой снежной чечетки до черного глухаря, все сошлись с дальних уголков бескрайней тайги, чтобы поглазеть на следы его лыж. Правда, одни, увидев эти следы, в великом страхе давали стрекача, зато других неодолимое любопытство заставляло долго идти рядом с лыжней.

Тогойкин пересек узкую низину, заросшую кустарником, поднялся вверх, к сосновому бору, прошел его и, уже спускаясь к глубокому оврагу, заметил в сторонке одинокую старую сосну, склонившуюся над обрывом. Под ней возвышался большой бугор закуржавевшего инея. Николай подошел, слегка ударил палкой по бугру, и бугор рассыпался. Под ним оказался туго закатанный сверток из сухой осоки вперемежку со мхом, плотно втиснутый под наклонную сосну. Из конца свертка тихо вился теплый парок, издавая тяжелый запах неопрятного жилья. Когда Тогойкин разглядел на песке перед комом сена следы широкой босой человеческой подошвы, он сразу отпрянул.

Медвежья берлога…

Держа ружье наготове, чтобы успеть выстрелить, если медведь, выбив пробку своей берлоги, выскочит и погонится за ним, Николай свернул на свой след и двинулся дальше. Говорят, что косолапый просыпается весьма неохотно, а проснувшись, бывает вначале вял и неуклюж. Но чем черт не шутит…

Через какое-то время он перестал думать о медведе.

Лес был настороженно тих, словно прислушивался к чему-то. Изредка попадались на глаза красногрудые клесты, ковыряющие своими кривыми клювами шишки, чтобы извлечь оттуда семена. Или прыгали по краю какой-нибудь поляны серенькие воробышки, дергая и встряхивая будылья сухих длинных трав. Кое-где на вершинах сухих лиственниц сидели совы, пугливо вертя круглыми головами. Временами из зарослей ерниковых кустов взлетали врассыпную стаи белых куропаток. Из-под ног выскакивал вдруг белоснежный заяц, но тотчас улепетывал легкими прыжками.

А куда же девались все звери и птицы, те, что за одну только ночь оставили на снегу столько следов? Неужели все они незаметно ходят рядом или, слившись со снегом, лежат где-то поблизости, следя за ним зоркими глазками, чутко прислушиваясь, навострив ушки?

Узкая низина еще не успела показаться, а впереди уже вытянулась одинокая сухая лиственница, стоящая на высоком холме. Он вышел прямо к дереву и улыбнулся, вспомнив, как вчера был раздосадован тем, что не рассчитал и оказался чуть в сторонке от него. За холмом тянулась узкая полоса леса. Пройдя примерно до середины, он зашагал по своей вчерашней лыжне, и в скором времени перед ним сверкнула яркой белизной гора Крутая.

Последние лучи заходящего солнца осветили подножие горы. След его вчерашнего спуска был четко прочерчен сверху вниз, прерываясь на глубокой впадине посреди горы. Как стремительно проскользнул он по дну впадины и взлетел на ее край…

Когда смотришь снизу, понимаешь, что гора и в самом деле до жути крутая.

А что, если и сейчас «елочкой» взобраться на нее и сигануть вниз с другой стороны? Ведь с той стороны она менее крутая. Нет, это уже будет смахивать на похвальбу перед стариком Титовым. Да и много времени уйдет впустую.

Тогойкин обошел гору. Тем временем солнце закатилось за деревья. Начало смеркаться. Огромный лес за горой сурово нахмурился, помрачнел, словно решив никого не впускать в себя. Тот, кто прежде не бывал в этом лесу, мог бы, пожалуй, сробеть. А Николай так и шел по своей лыжне, все более углубляясь в потемневшую чащу. Временами в молочных сумерках лыжня терялась. Тогда Тогойкину приходилось ориентироваться по черневшим ветвям и сучьям, с которых он вчера стряхивал снег.

Казалось, что с наступлением темноты лес оживился. Бесшумно облетая лесные закоулки, филины то приближались совсем близко, то отлетали, издавая странный громкий крик: «У-у-гу!» Потом дико хохотали. Это они выгоняли из чащи на поляны зайцев и накидывались на них. С посвистыванием, шумно перебегали вверх-вниз, вверх-вниз по деревьям шустрые белки. Потрескивая сучками и шурша сухими былинками, убегали зайцы. Задевая мерзлые веточки деревьев и стебельки сухих трав, сопя и пофыркивая, затевали то ли дружественную возню, то ли смертельную драку какие-то невидимые маленькие зверьки. Где-то далеко, переходя с места на место, жутко выла волчья стая.

Так прошел десятый день.

Временами Тогойкин забывал, что один пробирается по зимней ночной тайге.