Николай Мординов - Весенняя пора

Остальных подсудимых поволокли в лес. Лука осторожно обошел тело Кукушкина и, выдернув у него из спины окровавленный кинжал, зашагал следом за арестованными.

Гулко ударил колокол, и звон его, все ширясь, разнесся по окрестным лесам, сзывая народ в церковь. Солдаты заторопились на молитву.

А люди, ошеломленные и измученные всем, что им пришлось увидеть, безмолвно расходились по домам.

По наслегу стали проводиться, неизвестно кем и как созываемые, народные сходки, откуда в штаб поступали неумело составленные петиции, требующие освобождения заключенных.

Смысл их был прост.

Ляглярин не виноват, если сын его ушел к красным: все слышали, как Егордан с женой уговаривали Никиту остаться в наслеге. Не виноват и Гавриш: он убежал тогда от Луки и Тишко потому, что никогда не видал, как человек убивает человека; парень ведь сам рассказал про Сюбялирова, о том, что тот проходил через зимовье. И ревкомовца Найына зря обвиняют: его выбирал наслег, а все, что он делал, он делал по приказу советской власти, ослушаться которой не мог. А уж старый сторож Тосука совсем ни при чем: за свою жизнь он привык охранять всякое имущество, будь то церкви, школы или ревкома; а если он и плакал на похоронах Эрдэлира, так кто же тогда не плакал? И еще слепого Николая, сына Туу, тоже следует отпустить: никогда у него не было земли, а тут бедняцкий комитет предложил ему участок, он-то не мог видеть, чью землю ему дают. Грозился же он только одному старику Сыгаеву, который сам его нехорошо обидел когда-то… Или за что вдову Эрдэлира Агафью взяли? Когда она выходила замуж, Эрдэлир еще не был в ревкоме.

Такие же ходатайства поступали и в другие штабы. Народ в наслегах был явно возбужден. И вот белые нашли выход. Они стали обмениваться арестованными, чтобы не казнить на своей территории жителей данного наслега. Зато уж прибывшие в порядке обмена из других краев были обречены на неминуемую смерть. Местному населению теперь говорили, что ничего не поделаешь, приходится выполнять приговор другого штаба, приславшего арестованного сюда. И каждый вечер в лесу, за школой, раздавались залпы, и черный дым от костра, на котором сжигали трупы расстрелянных, поднимался над полуобвалившейся ямой возле какого-то заброшенного лесного жилья.

Лука выпустил на поруки наслежного общества лишь Василия Тохорона и слепого Николая, сына Туу. Что касается Егордана и Гавриша, то освободить их он отказался, но обещал не отправлять обоих в другие наслеги, а держать здесь: днем — на черной работе, ночью — под замком. Относительно Найына, старика Тосуки и Агафьи Лука объявил, что ходатайство, к сожалению, запоздало, всех троих затребовал другой штаб, и они уже отправлены туда.

Выяснилось, что их в Нагыле расстрелял Михаил Судов. Допрос вела жена его Анчик, прекрасно знавшая людей с Талбы.

Впоследствии имена героически погибших были включены в список ревкомовцев, замученных нагылскими бандитами, и обозначены на трехгранном обелиске с красной звездой, воздвигнутом на месте расстрела.

Удивительно похожий на отца маленький сын Агафьи, которого все звали Дмитрием Дмитриевичем, а втайне — маленьким Эрдэлиром, в первый же день ареста матери был взят на попечение тремя семействами, проживавшими сейчас в маленькой дулгалахской юрте Лягляриных.

Иван Малый раз в неделю, по ночам, появлялся то в отдаленном жилище Лягляриных, то у своего брата Бутукая. Связавшись с такими же скрывающимися в таежных землянках ревкомовцами-одиночками, он приносил вести о продвижении красных отрядов. Иногда он даже доставлял в наслег маленькую, однополосную газету «Ленский коммунар», издаваемую в осажденном Якутске, или листовки губбюро РКП(б) и губревкома. Прочесть он их не мог, но о чем там говорилось, знал по рассказам товарищей. Он приходил, выкладывал новости, собирал еду и в ту же ночь исчезал.

Эту якобы неизвестно где, как и кем найденную «тайную бумагу» прочитывал потом вслух какой-нибудь грамотей. А затем Бутукай, по-прежнему восхищаясь «умом якута, который поразил когда-то самого царя», между прочим рассказывал по секрету и о том, что губернский съезд ревкомов призвал всех трудящихся принять активное участие в ликвидации бандитизма.

В другой «тайной бумаге» были напечатаны огненные слова любви к вождю советского государства — Ленину. Это было приветствие, принятое съездом ревкомов от имени всего якутского народа.

«Приветствуем в Вашем лице, — обращался съезд к Ленину, — вождя мировой революции, раскрепощающей все народности мира от гнета и эксплуатации мировой буржуазии. Якутский народ, веками угнетавшийся, порабощавшийся, только в Коммунистической партии видит действительного и решительного защитника своих прав и интересов».

К весне появилась еще одна «бумага», которая называлась «К населению Якутской Советской Республики», где председатель президиума ВЦИК М. И. Калинин призывал якутский народ оказать полное содействие и активную помощь в деле ликвидации бандитизма военным и гражданским властям Якутского ревкома.

— Ты смотри, никому ни-ни… — говорил один другому. — Опять пришла тайная бумага. В городе собрались ревкомовцы со всей якутской земли и послали от имени всех небуржуйских якутов слова привета и любви в Москву.

— Значит, там, в России, советская власть и Ленин со своими товарищами жив-здоров?

— Стало быть.

— Значит, здесь брешут, что красных только и осталось, что в Якутске?

— А ты верил?! Вспомни, что Кукушкин перед смертью говорил!.. Только ты смотри, ни-ни! Мне еще немножечко пожить охота.

Потом «тайная бумага» неизменно обнаруживалась в штабе белых. Лука и Тишко арестовывали подозрительных дружинников, грозно допрашивали Егордана и Гавриша, шныряли по юртам. Федор Веселов, отец Луки, обещал щедро поделиться табаком и чаем с каждым, кто принесет ему такую «тайную бумагу». Лука всякий раз сжигал большевистские газеты на глазах у всех, а заодно сжег и школьный шкаф с остатками книг.

Как только в штабе обнаруживали новую листовку, так оказывалось, что в наслеге многие уже видели ее и знали, про что там говорится. В народе посмеивались:

— Лука опять вчера допрашивал Егордана. И что ж ты думаешь? Оказывается, это Егордан пишет тайные бумаги!

— Слыхал, Лука книжный шкаф спалил. Дознался наконец, что эти тайные бумаги в шкафу сами собой из учебников получаются.

— Вчера над штабом пролетел ворон, а у него в клюве… — что бы ты думал? — «тайная бумага» из города!..

К весне Лука Веселов съездил в Чаранский улус на «съезд» белобандитов. Там было сформировано белогвардейское правительство, которое приказали именовать: «Временное якутское областное народное управление». Население занятых бандитами наслегов обложили невыносимыми налогами, от которых освобождались все активные участники борьбы с большевиками, иначе говоря — буржуи и кулаки.