Николай Мординов - Весенняя пора

— Э-э! Плывите сюда!

Из-за беспорядочно нагроможденных валунов встали бойцы.

На миг в лодке все замерло. Весла недоуменно повисли в воздухе. Потом они расслабленно и недружно опустились на воду, а люди задвигались, завозились, забормотали.

— У нас нету места! — крикнул наконец Лука, хрипло откашлявшись. — И так течь большая, совсем замучились. Чей отряд?

— Отряд Красной Армии! Плывите сюда…

— Брось дурацкие шутки! — На носу стоял теперь дородный человек. Резким движением руки он откинул с лица накомарник. — Спрашивает начальник Чаранского штаба Николай Иванович Сыгаев. Чей отряд?

— Говорят, Сюбялиров! Давай к берегу, пока говорим мы, а не пулеметы…

Люди на кунгасе заметались, оттуда донесся полный отчаяния женский крик.

А течение делало свое дело, и лодка неудержимо приближалась.

Раздалась зычная команда Бурова, и быстро затрещал ручной пулемет. Захлопали выстрелы и с противоположного берега. Лодка завертелась на месте в треугольнике скрещенных впереди следов от пуль, рябью прочертивших стальную гладь реки.

— К какому берегу плыть? — дрожащим голосом крикнул Лука.

— Сюда! Сюда!

Два весла из разных рядов беспорядочно и суетливо хлопали по воде, пока лодка, коротко хрюкнув, не уткнулась носом в прибрежную гальку.

— Пожалуйте, господа начальники штабов! — любезно произнес Степан Буров и приглашающим жестом широко взмахнул рукой, указывая на вершины крутых гор.

Споткнувшись о камень, вышел из лодки Никуша Сыгаев с поднятыми руками. За ним, будто передразнивая его, последовал Лука Веселов. Беспокойно озираясь по сторонам, выскочили на берег дрожащие Вася Сыгаев и Петя Судов. С трудом подняв на руки полумертвую от ужаса Анфису и балансируя на ходу, перешагнул через борт Давыд. Он положил свою ношу на землю, беззаботно огляделся, шмыгнул носом и быстрым движением рук подтянул штаны. Выбивая дробь зубами, вышел Павел Семенов, а за ним полуживой от страха вылез Роман Егоров. С какого-то тюка поднималась и вновь падала молодая краснолицая женщина.

— Никифор, вынеси ее! — приказал Сыгаев.

— Выноси сам! — огрызнулся молодой батрак. — Хватит! Видно, навоевались мы, один — начальником, другой — солдатом… вот только не знаю, чьей армии.

Никуша вспыхнул, свирепо повел глазами, но, встретившись с насмешливым взглядом Бурова, смущенно опустил голову и тихо спросил:

— Можно мне ее… жену свою… мою?..

— Пожалуйста!

Никуша вернулся в лодку и, поддерживая жену сзади за оба локтя, осторожно вывел на берег.

— Сестренка! — неожиданно громко воскликнул Лука, протягивая руки к подходившей Майыс.

Она приблизилась к нему, остановилась и вдруг коротко и быстро взмахнула рукой. Реку огласила звонкая пощечина.

— Отдай мне Эрдэлира! — страшным голосом закричала Майыс в наступившей тишине.

Она прокричала эти слова с такой силой, что где-то в горах несколькими перекатами громко отозвалось эхо.

— Отдай мне Эрдэлира!.. — повторила Майыс, потрясая руками над съежившимся, державшимся за щеку Лукой Губастым, бывшим начальником Талбинского штаба.

У кунгаса оставили часовых, а весь отряд Бурова вместе с пленными вернулся в Талбу. На холме у дороги всадники увидели уже обновленную, огороженную частоколом и чистенько прибранную могилу Эрдэлира с трепетавшим на столбике красным флажком.

Луку и Никушу отправили в город, а Романа, Павла и других, крепко припугнув, отпустили по домам.

Посреди поляны все еще бурлила многолюдная толпа. В центре широкого круга взявшихся за руки людей стоял Афанас Матвеев и пел:

Песню громко подхватывал хор, и неслась она, эта песня, далеко-далеко, своими простыми, немудреными словами возвещая людям мир и труд.

Повсеместно прошли выборы Советов. Председателем Талбинского наслежного совета единодушно избрали двадцатилетнего Гавриила Николаевича Тукова, которого все по-прежнему звали просто «Гавриш». Никита Ляглярин после демобилизации из Красной Армии стал секретарем наслежного совета. Он хорошо справлялся со своими обязанностями, но, когда ввязывался в горячие споры, люди нет-нет да и напоминали ему:

— Ты помолчи! Твой голос не в счет! Тебе еще нет восемнадцати!

Первым делом в наслеге отменили восстановленную белобандитами систему землепользования «по достатку» и в разгар сенокоса наскоро поделили землю подушно.

На общем собрании наслега под открытым небом Гавриш и Никита раздавали маленькие четырехугольные листки с обозначением фамилии главы семейства, количества членов семьи, названия местности и размера отводимого для покоса участка.

— Спасибо советской власти за землю и… за все, — растроганно проговорил Андрей Бутукай, принимая дрожащей рукой «земельную бумажку». — Эх, жаль, Лука Губастый коровы лишил! Вот, Никита, смотри, без тебя тут…

Порывшись за пазухой, Бутукай вытащил и положил на стол аккуратно подшитые ниткой пожелтевшие листки, вырванные из какой-то книги. Поперек печатных строк первого листка было жирно выведено от руки извещение о том, что с каждого взрослого члена семьи Бутукая взыскивается по десяти рублей военного налога, по десяти рублей земской повинности и по два рубля волостной повинности. В заключение были указаны три срока уплаты. Другой листок представлял собой расписку в приеме от Бутукая коровы за тридцать рублей и трех пудов ячменя по три рубля за каждый.

Никита громко прочел бумаги Бутукая.

— У всех такие! Вот и у меня! — послышались голоса отовсюду.

— Была бы земля, а корову заведешь! — прогудел Тохорон, покрывая шум.

— Была бы советская власть, будут у нас и лошади и коровы! — закричал Гавриш. — Вот что мы сделаем с ихними бумагами! — Он мелко изорвал бандитские листки и швырнул клочки в сторону.

— Так их, со всеми бумажками!

— Так им, собакам! — зашумели, заволновались люди.

Гавришу с большим трудом удалось успокоить народ и продолжить распределение участков.

За девять месяцев хозяйничания бандиты причинили множество бед. Но, избавившись от бандитского гнета, люди стали сильнее духом, неистовее в своей ненависти к классовым врагам, действеннее в своей любви к советской власти. С них будто рукой сняло вековое, дремучее «не мое это дело»…

Перед наслежным советом открывался непочатый край работы — от разоблачения шаманов до открытия школы для взрослых и помощи обнищавшим семьям.

Легко и весело, под шутки и хохот, Гавриш после одного общего собрания, куда был специально приглашен Ворон, сам проделал некоторые шаманские штуки. Осторожно приложил он острие ножа к своему глазу и стал медленно давить на него. Нож «ушел» по рукоять. Оказалось, что рукоять-то была полая и лезвие легко пряталось в ней. С хрустом лизнул Гавриш раскаленную докрасна лопату и тут же содрал с языка прилепленный к нему кусочек замши. Кровавое умывание из бубна тоже оказалось делом несложным. Для этого надо было только спрятать под рубахой телячий пузырь с кровью да, незаметно вылив ее в бубен, показать людям окровавленные ладони. Остальное дополняло воображение суеверных людей.