Николай Мординов - Весенняя пора

«Не ускакать ли?» — подумал Никита, но вместо этого громко кашлянул.

Старик снова остановился в недоумении, опять приложил к глазам руку, потом широко оголив желтые зубы в непохожей на улыбку гримасе, решительно подошел к Никите.

— А я думал — бродячая лошадь… Ну, рассказывай, брат!.. Как живешь, новости какие?

— У тебя что нового? Дрова на зиму заготовляешь?

— Хи-хи! Какие это дрова?! Одни головешки… Разбудили нынче, как увидел пожар — сердце у меня чуть из груди не выскочило: думал, кладбище мое сгорело. Побежал туда, да бог милостив, могилы целы, только школа!.. Один уголь да зола остались… Какие это дрова, так, головешки… Признаться, не любил я эту школу-то: дети бы шумели, да и жена ведь ушла из-за нее… А меня все спрашивают: не проезжал ли кто ночью? Откуда мне знать? Ночью я сплю. Хи-хи!

Старик огляделся, прислушался. На берегу шумели красноармейцы.

— Значит, в Быстрой опять проклятые красные появились, туда, стало быть, едете?

— Мы дед, Василий, сами красные. Я Никита Ляглярин. Помнишь, Ляглярины у тебя одну зиму жили?

— Помню, как же! Красные, говоришь?.. Никита?.. — Старик стал бесцеремонно его разглядывать. — Правда, походишь на него, да уж больно вырос… Красные, говоришь? Как же это?..

— Победили бандитов, значит.

Никита взялся было за стремя, но старик своими цепкими руками поспешно схватил коня за недоуздок.

— Никита, вот что, милый ты человек… Никому не говори о том, что дрова брал… Я их отнесу обратно… А ты Мойтурук-то мою помнишь? Вот была собака, лучше человека! Помнишь ее?

— Помню, дед, все помню. — И Никита вдел ногу в стремя.

— Погоди, расскажу… Нашел я все-таки ее труп. В верховьях Чоруостах. А щенок, которого тогда себе оставил, тоже потерялся. Вот и коня своего почтил этой зимой, — указал старик на самый нижний из висевших на березе черепов. — Жена убежала к проклятым… Да ты кто, Никита: белый ты или… Говорили, будто…

— Красный, красный я, дед.

— Так, значит… — Он помолчал. — А… жену мою там не видел?

— Жену?.. Майыс?.. Не видал.

— Мне бы только расписку о ее смерти.

— Зачем тебе это? — почти вскрикнул Никита, ошарашенный словами старика.

— А как же! Надо же мне когда-нибудь жениться. Да вот не идут за меня, все боятся, что она вернется и богатство мое отберет… Да ты погоди! — решительно добавил старик, и Никита опять отпустил стремя. — Тут осталась заячья стрела твоего отца Егордана, возьми-ка ее с собой, пока не забылось… — И старик хлопотливо зашагал по тропке, вьющейся среди бурьяна.

Он толкнул всхлипнувшую дверь и скрылся в амбаре. Никита постоял в недоумении, потом подошел и заглянул внутрь.

Старик, взобравшись на нары, шарил на полке и что-то тревожно бормотал под нос.

Посреди амбара в полумраке на тонком ремешке висела большая пыжиковая доха с непомерно длинными рукавами. Чуть покачиваясь, доха плавно поворачивалась в сторону старика. Из кармана ее торчало ухо рыси. Вот доха повернулась передом к старику, и Никите показалось, что еще мгновение — и она подскочит к Боллорутте и схватит его сзади за шею этими длинными растопыренными рукавами. Обнимет преданного раба своего и, вся трясясь, неслышно засмеется над ним.

И хотя все это уже было когда-то, Никита почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове. Но он в два прыжка очутился у дохи, сгреб ее и швырнул куда-то в сырую, сумеречную глубь амбара. Доха на лету взмахнула пустыми рукавами и запорошила глаза клочьями истлевшей шерсти. Брезгливо сморщившись, Никита выбежал из амбара, вскочил на коня и помчался прочь отсюда, туда, где уже строился отряд.

Майыс сидела на коне, стараясь не глядеть в сторону избы, где она когда-то жила в тоске и горести и находила утешение лишь в том, что холила свои длинные косы.

Отряд быстро перевалил через крутой хребет между «двумя Талбами». Впереди была та же прекрасная Талба, но вернувшаяся сюда после далекого путешествия вокруг длинной горной гряды. Такая странная игра природы: неспешно катит река свое плавное течение прямо с юга на север, потом поворачивает на запад и вдруг, будто потеряв что-то в дороге, решительно поворачивает обратно на восток, а потом на юг, обвивая своим течением узкую цепь высоких гор. Так делает она целых шестьдесят верст лишку на вечном своем пути, чтобы вернуться к самой себе и только потом, как бы прихватив забытое, устремиться уже прямо на север.

Лука рассчитал так: гнаться за ним на лодке — значит попусту тратить время и силы, пускаться же вдоль по берегу, через бесчисленные мелкие бурные речки, вливающиеся в величавую Талбу, через непроходимые дебри и болота, — и вовсе немыслимо. Но он не учел того, что совсем не обязательно гнаться за ним, а достаточно перевалить через узкий хребет и спокойно поджидать, сидя на берегу, пока река сама не доставит его прямо в руки преследующих.

Отряд поднялся по узкой каменистой тропе и сразу же спустился на другую сторону — «с Талбы на Талбу». Часть конников быстро переправили на противоположный, покатый берег, где дымила одинокая бедняцкая юрта.

Хозяйка, с трудом поверившая в то, что видит перед собой действительно Никиту, сына Егордана, и, кажется, совсем не поверившая, что это красный отряд, ничего не знала о большой лодке. Тут в юрту с криком влетели два мальчика-подростка:

— На том берегу… — и осеклись, увидев гостей.

Мальчики, жившие у реки, от взора которых уж конечно не укрылась бы ни одна проплывшая мимо лодка, тоже ничего не видели.

Тогда Никиту снабдили биноклем и направили вверх по течению верст на пять. Не проехал он по усыпанному мелкой галькой берегу и трех верст, как далеко на реке показалась желтая точка.

В стеклах бинокля замахала веслами глубоко погруженная в воду новая лодка, в которой сидело много людей. Это были они! Никита повернул коня и поскакал обратно. Отряд, двигаясь по обоим берегам, переместился немного наверх и залег.

Томительно медленно приближалась лодка, похожая на ползущее по зеркалу желтое насекомое. Концы его лапок поблескивали на солнце, и само оно постепенно увеличивалось, становилось все заметнее и отчетливее. И вот уже стали ясно различимы ровные взмахи шести весел, можно было даже сосчитать сидевших в кунгасе людей. Теперь лодка приближалась гораздо быстрее. Стало слышно, как переговариваются там люди. На корме виднелись покрытые белым брезентом грузы. Кто-то вычерпывал из кунгаса воду и выливал ее за борт.

Когда расстояние сократилось до сотни саженей, Сюбялиров подбежал к воде и замахал руками: