Николай Мординов - Весенняя пора

Когда Судов скрылся в палатке, Лука прикусил свою отвислую губу и, багровый от натуги, молча поднес к носу Бутукая огромный кулачище.

— Понятно! — согласился Бутукай — Уму якута… Айда ершей ловить! — закричал он и устремился к поджидавшим его поодаль товарищам. — Вот теперь понятно!..

И пошла гулять по наслегу весть о том, что великая пушка действительно установлена на горе, на правом берегу Лены, против города, и не сегодня-завтра пальнут из нее. А выстрел будет такой, что услышат и в Талбе. Земля задрожит под ногами, посуда зазвенит на полках, по верхушкам деревьев гул пройдет.

Людей, прослышавших об этом, становилось с каждым днем все больше и больше. Теперь только и было разговоров:

— Видать, орудие сегодня выстрелило: под ногами у меня так и дрогнуло…

— Пушка-то сегодня на рассвете так бабахнула, что в лесу даже все загудело…

— Ночью чашки звенели — должно, пушка…

И хотя слухи эти не подтверждались, овладело людьми великое беспокойство. Богатые тревожились: почему пушка все не стреляет? Беднота горевала: а вдруг на самом деле выстрелит, разрушит город? Не жди тогда счастья!

После отъезда Судова все чаще стали грызться Лука Губастый с Павлом Семеновым. На виду у всех Лука орал на Павла:

— Вор! Все имущество штабное растащил!

— Кровавый пес! — кричал Павел. — Уйду я из отряда! Ты затеял войну, ты и воюй!

А вскоре по наслегу пошла гулять другая весть — о том, что из красной России прибывают все новые и новые войска и что белые разбиты на западном берегу Лены. Теперь люди, не скрывая насмешки, спрашивали в штабе:

— А где же пушка-то?

— У него в погребе спрятана! — отвечал Павел, нагло указывая на Луку.

— Молчи, дурак! А не то… — вспыхивал Лука.

Начали они, один втайне от другого, говорить людям:

— Он того человека убить хотел, а я его спас.

Каждый из них считал своей заслугой, что остались в живых Егордан Ляглярин, Гавриш, Тохорон и другие. Наконец Егордана и Гавриша вовсе освободили, причем Лука и Павел наперебой объясняли им, что они-то всегда защищали людей, а, мол, это все кровавый пес Тишко — сам расправы чинил и других заставлял. Зато уж теперь никого в наслеге не арестуют. Теперь мирная политика.

Молчаливо и безропотно скорбела старуха Кэтрис по своему единственному сыну Ивану. Как ушел с красными еще прошлой осенью, так с тех пор ни слуху ни духу. Никому не высказывала Кэтрис своей тоски, на людях держалась все так же невозмутимо и гордо, но по ночам не спала, все сидела у окна и смотрела на запад.

Наконец, тайно от всех, пригласила она к себе шамана Ворона: пусть шаман сообщит ей, что стало с сыном.

Но разве что-нибудь укроется от посторонних в якутских домах летом. На другой же день все узнают, что, прощаясь на рассвете, впервые поцеловал парень любимую девушку. Теленок, что ли, выдал, тот, что всегда пасется за поскотиной возле приветливой юртенки, где живет милая? То-то он всегда смотрит так озорно, будто хочет сказать: «А, ты опять здесь, дружок?» Или, может, жаворонок ранний оповестил? Ведь он по утрам всегда трепещет крылышками над головой, весело повторяя: «Ви-ви-ви-ви-дел я! Видел-видел-видел я!»

А как скроешь, если у тебя собирается камлать шаман?

К заходу солнца двор старухи Кэтрис был полон людей. А она делала вид, что вовсе не удивляется такому сборищу, и приветливо говорила каждому:

— Как живешь? Что нового?

А ведь стоило бы ей только тихо сказать: «Прямо ума не приложу: почему это у меня сегодня так много гостей? Кажется, не сегодня я родилась и не сегодня помирать собираюсь… Нет у меня нынче ни свадьбы, ни поминок…» — и тогда люди смущенно разбрелись бы по домам.

Но не могла Кэтрис этого сделать, не могла нарушить многовековую традицию народа, не смела погнать гостей от себя. Если она отвернется от людей, то и люди отвернутся от нее, а как же можно жить без добрых соседей! Ведь она не какая-нибудь богачка Сыгаиха, которой нет дела до того, что подумают о ней другие.

— Расскажи, милая, как живешь? — сказала она а Федосье, которая пришла сюда с тайной надеждой: а вдруг шаман заодно с Иваном увидит и Никиту?..

Когда Ворон уже уселся на разостланную перед камельком шкуру рыжей лошади и взялся за бубен, вдруг заявился сам Лука Губастый. Люди несмело зашептались.

— Лука?.. — тихо произнесла старуха, не глядя на него.

Лука вспыхнул. И было от чего! Хозяйка смотрела куда-то в сторону и даже не осведомилась, как живет гость. Значит, ему нанесено оскорбление; значит, ему дали понять, что ни он сам, ни его семья хозяйку не интересуют.

— Как живешь, Кэтрис? — выдавил из себя Лука.

— В какую сторону направляешься?

Это было уже слишком! Кэтрис даже не сочла нужным ответить на вопрос! Значит, хозяйка не скрывает, что не нужен ей этот гость и незачем было ему к ней приезжать. Значит, она считает, что гость мог заехать разве только случайно, направляясь куда-то совсем в другое место.

Оставалось одно — тотчас удалиться, согласившись с мнением хозяйки, что тут произошла ошибка.

Однако Лука пробормотал неопределенно:

— Да вот, в ваши края…

Наступило напряженное молчание. Не знал, что делать, и шаман.

— Ну, старец, потрудись, — тихо, но твердо обратилась наконец Кэтрис к шаману. — В своей норе и мышь хозяйка, в своем гнезде и воробей властитель. Юртенка эта моя, так что уж, пожалуйста, ничьим случайным присутствием не смущайся. Прошу тебя, потрудись.

И шаман стал «трудиться». Но всем было ясно, что нет у него на этот раз ни уверенности, ни смелости. Ведь «волшебный взор» его должен видеть только то, что может быть приятным и Кэтрис — матери большевика, и Луке — начальнику белого штаба.

— Пушка скоро выстрелит, — говорил он. — Якутск будет пеплом по ветру развеян, но учитель Иван благополучно вернется в Талбу.

Обе стороны остались явно недовольны. Кэтрис — тем, что город будет разрушен, а значит, погибнут все друзья любимого сына, да и сам он вернется пленником, на издевательства, на мученическую смерть. А Лука остался недоволен тем, что опять появится Иван Кириллов, — а уж он-то не может жить тихо, без борьбы, без того, чтобы не сплотить вокруг себя бедноту. Значит, неминуемо придется иметь дело с красными, но уже не в городе, который отсюда далеко, а здесь, в наслеге, в лесу, за собственным домом, по дороге в собственный штаб.

— Я думаю, Иван не вернется, — проговорил Лука, откашлявшись. — Посмотри-ка, старик, получше.

— Думать может каждый по-своему, — спокойно подхватила Кэтрис. — Я вот думаю, что город останется цел.

— А если выстрелит великая пушка… — начал было шаман.

— Я думаю, что и пушка не выстрелит, — еще более твердо возразила Кэтрис. — Я думаю, что и нет никакой пушки. Погляди-ка, старец, как следует!