Николай Мординов - Весенняя пора

— Здорово! — грянуло в толпе, и люди наперебой заговорили о том, что было у каждого на душе.

— Нету бандитов!

— Губастый школу сжег.

— Сегодня ночью…

— Удрали…

— Далеко не уедут: лодку-то ведь я делал! — крикнул Бутукай.

— Егор Иванович! А мой сын? — Егордан растолкал людей и подошел к Сюбялирову.

— А, Егордан! — воскликнул Сюбялиров. Он притянул к себе Егордана и расцеловал его. — Ну, спасибо, брат, крепко помогли мне твои лыжи! Спасибо! А сын? Да разве ты его не видел? Только что ведь здесь был.

— Как же это…

— Приедет, сейчас приедет Федосьин сын… А как Федосья?

В Талбу уже въезжал весь отряд. Ребятишки, не обращая внимания на крики взрослых, бросились навстречу красноармейцам. Собаки, вытягивая лапы во всю длину, подпрыгивали к мордам лошадей.

— Афанас! Афанас Матвеев!

— Егордан! Вон твой Никита!

— Майыс!

— Где?

— Смотри, русский фельдшер!

— Виктор Алексеевич?.. Да вон он, рука-то на перевязи…

— И сын Оконона с ними. Эй, Ковшов!

Вскоре широкая поляна заполнилась красноармейцами. А местные жители все подходили и подходили…

Первым делом Воинов распорядился уложить легко раненного в последней перестрелке Боброва и строго-настрого приказал ему не вставать, пока рука не заживет совсем. Он сам проводил Виктора Алексеевича в помещение бывшего штаба, подыскал ему место, приставил к раненому Федора Ковшова и вернулся на улицу.

Тут к нему подвели Бутукая.

Плотник важно достал табакерку с нюхательным табаком, сунул щепотку в нос, сморщился, чихнул в сторону и только потом заговорил.

— Здорово, красный командир! — чинно поздоровался он. — Лодку я делал. Одно скажу — ленивая и дырявая. Река тут прямо на север пойдет, потом на запад, потом обратно на юг, — говорил он, водя рукой по воздуху. — Прямо идти — встретить можно.

— Можно! — зашумели все.

— Верст пять по прямой, не больше.

— Правильно! Уму якута сам царь… — Бутукай осекся, сообразив, что красные, должно, и слышать про царя не хотят. — Наша Талба-река сама их принесет.

— Товарищ Буров!

— Есть!

— Товарищ Сюбялиров!

— Есть!

Взвод Бурова и отделение разведчиков Сюбялирова спешно выступили вдогонку беглецам. С ними поехала и Майыс, на тот случай если кому-нибудь придется оказать первую помощь.

Никита едва вырвался из объятий отца.

— Ты, сынок, береги себя, — строго проговорил Егордан прерывающимся голосом.

— Еще бы! Берег же себя столько времени! — крикнул Никита, вскакивая на коня.

У ворот стоял молодой взводный командир Чуркин. Плотный, коренастый, он прислушивался к мало понятной ему якутской речи и весело поглядывал по сторонам. Вот он поправил на голове буденовку, поплевал на ладони и стал карабкаться на верею. Однако столб был гладко обструган, и он уже на полпути начал сползать обратно.

Подошедший Василий Тохорон ухватил его за ноги и легко поднял высоко в воздух. Чуркин замахал руками, обиженно оглянулся, но потом, понимающе подмигнув, снова схватился за столб. Стоя на поднятых руках Тохорона, он с треском отодрал от дерева трехцветный бандитский флаг, скомкал его, швырнул в сторону и спрыгнул на землю.

Открылся митинг.

Первым выступил Иван Воинов. Афанас Матвеев следом за ним переводил каждую фразу. Воинов говорил о полном поражении белобандитов, о торжестве правого дела. Он говорил о том, что якутский народ опять стал хозяином своей судьбы. Он говорил о братстве русских и украинцев, татар и якутов — о великом содружестве всех народов, населяющих Россию, о том, что советская Родина — это общий дом, сообща охраняемый от любых врагов, откуда бы они ни появились. Он говорил о том, что коммунистическая партия призвала якутов к свободному труду, к счастью.

После каждой переведенной фразы раздавались радостные возгласы, отовсюду слышались слова благодарности советской власти.

Потом заговорил своим ясным, четким голосом и Афанас Матвеев:

— Мы победили врага. Теперь нам предстоит трудиться, не жалея сил. Бандиты ограбили, разорили нас, нанесли нам глубокие раны. Но с помощью наших братьев русских мы скоро залечим эти раны. Да, бандиты сожгли нашу новую школу. Но мы построим еще более просторную и красивую, чтобы из нее выходили образованные люди. И я верю, что они во всем будут во сто раз лучше, умнее и сильнее нас. И они придут к светлой цели, написанной на наших знаменах, — они придут к коммунизму. А для этого нам надо трудиться без устали, воевать, не жалея жизни своей, за родную нашу советскую власть, за родную коммунистическую партию. Я так думаю. Так думают все большевики.

— Правильно! Верно!

— Мы должны вовремя разгадывать и предупреждать хитрости врага. Мы не имеем права забывать Дмитрия Эрдэлира, Семена Трынкина, Сергея Кукушкина, Матвея Мончукова, Егора Найына и других товарищей, погибших за наше общее дело. Навсегда сохраним в сердцах память о них!

— Навсегда!

— Да здравствует советская власть! Да здравствует Красная Армия!

— Да здравствуют!!

— Слава Коммунистической партии! Слава великому Ленину!

— Слава!!

Отряд, посланный вдогонку удиравшим бандитам, поспешно переправлялся через Талбу. Сновали взад и вперед остроносые одновесельные лодки. Бойцы держали за повод плывших с громким фырканьем лошадей. На реке сразу стало оживленно и шумно.

Никита переправился с первой партией. Он быстро оседлал коня и поднялся на берег. Поодаль, там, где еще недавно стояла школа, виднелась лишь черная груда дымившихся обломков. Оттуда тянуло гарью. В стороне от пожарища валялись полуобгоревшие бревна, которые успели, видно, оттащить. И вдруг от этих бревен отделилась какая-то низенькая плотная фигура, согнувшаяся под тяжестью ноши. Человек взвалил на плечо длинную жердину и потащился к избе, навозная обмазка которой рыжим пятном маячила за деревьями.

Целиком поглощенный мыслями об очередном преступлении бандитов, Никита только теперь вспомнил о старом Василии Боллорутте и его одиноком древнем жилище. Он медленно направил коня к избе, где ему когда-то довелось провести зимние каникулы. Старик тем временем зашел за амбар и глухо загремел там сброшенной с плеча жердиной. Тогда Никита тронул поводья и рысью въехал в густо заросший высоким бурьяном двор. Там он спешился и стал осматриваться.

От избы, через густые заросли бурьяна, вели узкие тропки к Талбе и к осевшему одним концом амбару. Все так же гуськом сползая вниз, висели на обломанных сучьях засохшей березы белые лошадиные черепа. Самый верхний приходился сажени на две от земли. Остальные спускались один за другим, все ниже и ниже. А последний висел примерно на уровне глаз.

Старик покряхтел за амбаром, потом вышел, весь измазанный углем, и, что-то бормоча, опять направился к пожарищу. Никита раздумывал: окликнуть старика или вернуться незамеченным? Но в это время жеребец, увидя на берегу других коней, громко заржал. Старик остановился, приложил руку к глазам и вдруг, размахивая обеими руками и хрипя, зашагал к жеребцу.