Николай Мординов - Весенняя пора

Единственным признаком его тяжкого состояния было то, что он последние два дня не вставал с постели и, забываясь изредка коротким сном, начинал тихо стонать. А в остальном он свой недуг переносил легко и весело.

— Э, ничего у меня не болит, — бодро отвечал он всем. — Умираю-то я от старости, а не от болезни. Не цвести же, в самом деле, трухлявому дереву!.. Шумите, веселитесь, молодые, не глядите на меня…

В последний вечер старик попросил сына перенести его к огню и хорошенько протопить камелек. Егордан пододвинул к камельку стол, усадил отца спиной к огню и положил перед ним подушку.

— Погладь, старуха, спину-то, — просил дед, тихо склоняя голову. — Что-то она у меня стала будто кора засохшая.

Старуха ощупью подошла к деду и стала гладить его по спине.

Бабка Варвара ослепла еще до того, как Никита, вернувшись после разгрома пепеляевцев, перевез стариков от Романа Егорова к своим. Но она и сейчас казалась могучей и властной.

— Довольно, старуха! — неожиданно сказал дед громким, прерывающимся голосом и поднял голову. — Довольно!.. Эх, хорошо помирать в своей семье, перед своим очагом… Ну, прощайте, дети… Спасибо… — он мягко уронил голову на подушку и умер.

К началу сенокоса всем наслегом закончили постройку новой школы за Талбой-рекой.

В те же дни в сторону Охотска прошла партия связистов; они восстанавливали телеграфную линию. В Талбинском совете появился телефон, и первым позвонил сюда из Нагыла учитель Иван Васильевич Кириллов. Он сообщил, что его назначают заведующим новой Талбинской школой и что он послезавтра уезжает в город.

Аппарат верещал так громко, что слова учителя могли разобрать все, кто находился в помещении совета. Оказавшийся тут Федор Ковшов вырвал у Гавриша телефонную трубку и во все горло крикнул:

— Ты в город? Я с тобой! Поедем вместе! Подожди меня, завтра приеду! — И, шумно кинув трубку на рычаг, он побежал собираться в дальний путь.

Всю свою жизнь Федор Ковшов странствовал. Появлялся он в наслеге обычно не надолго, лишь проездом — то из Охотска в Якутск, то из Якутска в Охотск. Вдоль и поперек исколесил он необъятные просторы Якутии. Несколько раз побывал в Бодайбо, а как-то занесло его даже в. Иркутск.

Одно было непонятно — зачем он ездил. Ведь не был он ни торговцем, ни ревизором, ни подрядчиком, ни шаманом. И когда обращались к нему люди с этим вопросом, он отвечал:

— Да так просто, людей и земли посмотреть!

Словом, по единодушному мнению стариков, за весь век не выезжавших за пределы наслега и не ведавших, что делается за ближним лесом, Федор был человек непутевый, легкомысленный.

Он увлекался и интересовался решительно всем, но быстро остывал и бросал одно дело, чтобы вдруг загореться другим. Только вот гражданскую войну действительно он прошел от начала до конца. Кроме всего прочего, война, вероятно, пришлась ему по душе тем, что служба в армии была сопряжена с постоянными неожиданными перемещениями с места на место: «Сегодня здесь, а завтра там!»

Легко обворожив генерала Ракитина, Федор твердо решил, что его призвание — с пользой для дела гостить у генералов. Он горячо добивался и добился, чтобы его включили в «мирную делегацию», которую генерал Пепеляев немедленно арестовал, так что Федору пришлось посидеть под замком, пока Тайгу не освободили красные. Так и на этот раз не удалось ему как следует повоевать, что он считал главной неудачей своей жизни.

После войны, когда Ковшову перевалило за шестьдесят, он стал с грустью говорить о себе:

— Постарел, что ж поделаешь, далекая езда уже не под силу мне, годы не те…

Жил он этой весной у Федота Запыхи, вернее сказать — у Харлампьева (обидное прозвище было забыто), женившегося на языкастой бобылке Евдешке. Радовался и веселился Федор, будто наконец обрел счастье, которое всю жизнь искал. Высоко подняв руки и часто перебирая ногами, он кружился вокруг Евдешки и, смущая ее мужа Федота, зато веселя соседей, громко напевал:

Черная, подвижная и резкая, в самом деле походившая на цыганку Евдешка притворно возмущалась и кричала на старого чудака:

— Довольно тебе, не пыли!.. Словно петух ощипанный!

Федор громко хохотал, воздавая честь меткому языку Евдешки, а потом с жаром переводил содержание своей цыганской песни.

Но не долго длилась его оседлая жизнь. Узнав, что Кириллов едет в город, Федор сорвался с места и с непонятной поспешностью укатил вместе с ним.

Никита все лето пребывал в нерешительности. Поступать ему, молодому учителю и уже взрослому человеку, во вновь открывающийся шестой класс и ходить в школу вместе с малышами казалось неудобным. Да и материально это было бы очень трудно — учиться всем трем братьям. С другой стороны, остаться на преподавательской работе он мог лишь в том случае, если не найдут для Талбы настоящего учителя. А такое положение тоже не слишком его радовало. Все, кому Никита пробовал заикнуться о своей учебе, немало удивлялись:

— Как учиться? Ты ведь и так учитель!

Сюбялиров с Матвеевым звали Никиту в Нагыл, обещая подыскать ему там работу, которую можно будет сочетать с учебой в семилетке. Это было несколько лучше, хотя не исключало главного смущающего Никиту обстоятельства — учебы вместе с малышами.

Беспокойство Никиты росло с каждым днем, он старался заглушить это чувство весьма усердной косьбой на лугу, а в свободное время — чтением. Сначала, правда, читать было нечего. Хрестоматии Вахтеровых и Сахарова он уже знал чуть ли не наизусть, на какой странице ни открой, да и обтрепались они до неузнаваемости. Оставшаяся после Федора Ковшова единственная его книга «Капитанская дочка» была прочитана за одни сутки и тут же возвращена требовательной и непреклонной Евдешке.

Учитель Силин, ставший еще более угрюмым после назначения заведующим новой школой Кириллова, наотрез отказал Никите.

— Раздавать государственные книги в частные руки было бы нецелесообразно, — говорил он.

Но эти поиски «духовной пищи» неожиданным образом разрешились благоприятно, хотя и ввергли Никиту в новое замешательство.

— Агаша, сходи покажи ему ящик с книгами Ивана, — добродушно произнесла своим певучим голосом старуха Кэтрис, когда однажды Никита, зайдя к ней, пожаловался между прочим, что вот читать нечего.

Агаша вдруг почему-то смутилась. Она внезапно оборвала свою смешливую болтовню, вспыхнула, опустила голову и еле слышно прошептала:

— Покажи сама…

— Ну конечно, я помоложе, мне и рыться там! — проговорила старуха с легким укором. — Кажись, мы не впервые видим Никиту, не съест же он эти книги…

Агаша нехотя направилась вместе с ним в амбар и, как показалось Никите, с явным раздражением открыла там старый деревянный ящик.