Михаил Зуев-Ордынец - Туман

Гавриков засмеялся.

— Насчет макового зернышка я не слыхал. А его статью в районной газете о местных торфах у нас все читали.

— Гляди, до газеты достиг! — разыграл удивление Буськин и, глядя на инженеров, значительно покачал головой.

— Погодите, погодите! — остановил разговор московский инженер. — А кто вел здесь разведку месторождения?

— Он, Илья Романыч, и вел. Кто же еще? — ответил Хомутов. — Он тут все прощупал, все насквозь, всякую щель, всякую трущобу. Когда добывали здесь торф, он все годы разведку производил. Бродил с рабочими по болотам, как журавель. От гнуса глаза заплыли, от костров прокоптился, как вобла, а клад нашел. Открылся ему клад, право слово! — засмеялся радостно старый разметчик.

Москвич молча вопросительно посмотрел на Стеблина. Технорук понял взгляд начальства и пожал плечами:

— С Серовым, с этим самым Ильей Романовичем, я не имел удовольствия встречаться, а статейку его в районной газете читал. Уверяет, что здесь лежит мощный торфяной массив. Доказательства — только его пылкие уверения.

Москвич помолчал и перевел взгляд на Хомутова.

— Прошу вас, товарищ, продолжайте.

— А продолжение вот каким боком повернулось. Видят в районе, что загадали они на горбатого, а получили прямого, но все же они — власть, ну и скомандовали ему: по какое место покажем, по то и отрубишь! Забираем у тебя людей и машины, а тебя бросаем на фронт народного питания. Будешь у нас в районе столовыми и чайными заведовать. А он им говорит: «Нет, на фронт народного питания вам бросить меня не придется. Я полный инвалид и выхожу на пенсию. Мне, — говорит, — некогда столовыми заниматься. Я должен с вами бороться!»

— Достигать решил! — ударив по колену, воскликнул Буськин. Изо рта его полетели крошки.

— И чего ты все жуешь, Ефим? — поморщился Хомутов. — Даже людям слушать мешаешь.

— Колбасу, — захохотал Буськин, довольный тем, что привлек всеобщее внимание. — Такая прочная попалась, спаси бог! — он сыто поцыкал зубами, вытер рот рукавом и добавил снисходительно: — Стреляй дальше, Хомутов. Колбаса, слава богу, кончилась.

Но разметчик молчал, то собирая в кулак свою ватную бороду, то распуская ее веером. Так, с бородой, зажатой в кулак, и глядя в пол, он сказал негромко и словно бы не к разговору:

— Ежели какая мечта ляжет человеку в душу — конец! Заболеет этим человек. Я так считаю.

Москвич удивленно и с интересом посмотрел на старика, но ничего не сказал. А Хомутов снова заговорил, обращаясь только к москвичу, но зная, что его слушают все.

— Вы думаете, после такого прорыва Илья Романыч руки поджал? Борони бог! Он в область кинулся. С кем он там разговор-беседу вел — не знаю, а врать не хочу. Но вернулся он из области не один, а с представителями. Пошли представители по болоту, смотрели, щупали, как цыган лошадь, а потом говорят: «Торфу здесь много. А ежели обмерить и вывесить болота до конца, то и еще более найдется. Но он нам не к месту, потому что в план наш не вошел».

— Не под кадрель им, ишь ты как! — ядовито пропела вдруг пожилая женщина в мужском нагольном полушубке и в белом ситцевом платке, повязанном по-старинке, «конёчком». — Не вошел в их план!

— Верно говоришь, кума, не под кадрель! — подхватил живо Хомутов. — Илья Романыч с ними в спор: — «Не вошел, так введите!» — «Не имеем права. План — закон!» — «А какой это закон, чтобы народное добро псу под хвост?! Берите торф!» — «Не возьмем! Без плану не возьмем!»

— Бюрократы, черти! — сказал негромко, но зло Шварц.

— Правда твоя, Иван Эдвардыч, в них вся и суть, — закивал разметчик. — И скажи на милость, сколько с ними ни борются, а их все невыгребная яма. Илья Романыч так их и обозвал — «тухлыми бюрократами».

— Много шума из ничего, — презрительно сказал Стеблин.

— Эх, Василий Борисович, ясные твои глаза! Без шуму и брага не бродит, — мягко возразил ему Хомутов. — Должен быть шум в настоящем деле. Илья Романыч не сахар, никто не спорит. Где бы надо в вежливой форме, он на дыбки вскидывается. Поперечного характера человек, чего уж там.

— С Ильей Романычем дело иметь — что с голым проводом высокого напряжения, — засмеялся Шварц.

— Вот видишь как! — засмеялся и Хомутов. — Но ведь и то надо во внимание принять, что и ему доставалось сверх сыта. И стращали его, и улыбочки отпускали, и неучем выставляли. А никто не догадался спасибо ему сказать, ласковым словом погладить за такое его радение к народному добру.

— Ласковое-то слово иной раз лучше мягкого пирога, — уютным голосом сказала женщина в платке «конёчком».

— А как же! — воодушевленно всплеснул руками Хомутов. — Ласковое слово большую силу имеет… Ладно. Уехали представители, надувшись, туча тучей, а Илья Романыч следом за ними опять в область кинулся. Теперь уж просил он хоть какую-нибудь копейку, чтобы разведку окончить.

— Подайте, значит, христа ради копеечку? — сделал Буськин жалостное лицо и первый расхохотался.

— Да не мешайте вы, — покосился на него москвич. — Ну, и как? Дали деньги на разведку?

— Не дали! — вздохнул Хомутов. — Положили вопрос под сукно. И привез наш Илья Романыч из области дыру в горсти.

Хомутов замолчал, но москвич нетерпеливо спросил:

— На этом и кончается ваша история?

— Какой там! — погладил старик бороду и провел большим пальцем по усам. — Слушайте далее… Закручинился, понятно, Илья Романович не на шутку. Сядет на крылечко своей бывшей конторы, смотрит на болото и думает: «Иль зачуровано это место иль, по присловью, и небо над ним досками заколочено, и солнце сюда не светит, и звезды здесь не блестят? И неужель оставаться ему на веки-вечные волчьим да комариным пустырем?»

— Зимой здесь волчий гон шибко хорош! — лихо подкрутил усы Буськин.

— Держись, серые, Буськин на волков собрался! — фыркнул Ваня Гавриков и, дурачась, прикрыл лицо снятой шляпой. А Хомутов только посмотрел на Буськина долгим неодобрительным взглядом и продолжал:

— Иль ищу я здесь, думает Илья Романович, какой выгоды для себя? Нет, хочу я одного: чтобы летели с того пустыря во все стороны свет да сила на радость и облегчение людям! Думает-думает этак Илья Романыч — да и бежит на болото новые стежки-петлянки прокладывать.

— Мы часто его на Заячьем выгоне заставали. Бугорок здесь один так прозывается, — конфузливо посмотрела на москвича женщина в платке. — Пойдем мы, бабы, по бруснику, а он сидит, голову на руки положивши. Пока не поздороваешься, не заметит.

— Задумаешься, — нетерпеливо дождавшись, когда женщина замолчала, сказал Хомутов. — Тут еще обложило его со всех сторон бедами. Припомнили ему представители «тухлых бюрократов» и подняли против него дело. Будто бы принес он казне убыток, когда во время добычи самовольно вел разведку. Большую, говорят, сумму насчитали. Плати! У них коготок остер! Зацепят — не вырвешься.