Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

Если бы не радист, сидевший прижавшись лбом к стеклу иллюминатора, они могли бы пролететь мимо лагеря Молчанова и тогда им пришлось бы долго кружить вокруг «квадрата 16-16», разыскивая стоянку. Митя увидел ракету в тот миг, когда она почти совсем погасла, скрывшись в снежной коловерти. Он закричал:

— С правого борта ракета!

Алеша развернул машину на сто восемьдесят и пошел так низко, что казалось, лыжи вот-вот заскребут по льдинам. И уже через две-три минуты увидел лагерь Молчанова. Горы снега, до самых крыш покрывшего деревянные домики, люди, сбившиеся в тесную кучку рядом с одним из домиков, собаки, вытянувшие морды в сторону самолета.

Опять взлетела красная ракета, потом еще и еще.

— Какого черта! — выругался Алеша. — Будто я сам не вижу.

Вокруг не было и полсотни метров ровного места. Словно огромной силы подводный взрыв искорежил, поднял на дыбы многотонные глыбы льдин, в клочья разорвал ледовое плато, и теперь все вокруг было похоже на белую долину, развороченную мощным землетрясением.

А чудовищная работа этого взрыва, кажется, продолжалась. Пролетев над лагерем, Алеша снова развернул машину и вдруг увидел, как в нескольких десятках метров от крайнего домика ледяная кора неожиданно взбугрилась, острая, словно пирамида, льдина качнулась и через мгновение исчезла в образовавшейся расщелине, из которой взметнулся фонтан воды. Из-за гула моторов Алеша ничего не слышал, но ему показалось, что до его слуха донесся глухой, зловещий грохот. Будто там, внизу, угрожающе зарычало чем-то разгневанное чудовище.

Алеша вспомнил радиограмму Молчанова: «Не продержимся». «Они не продержатся и двух часов, — подумал он. — Они обречены и отлично знают об этом». Сбились в кучку и ждут, когда наступит конец. У них совсем нет выхода… Самолет? Молчанов пускает красные ракеты: «Уходите. Зачем ненужные жертвы?!»

Юта напомнил:

— Три километра западнее стоянки. Это там…

— Знаю, — сказал Алеша.

Несколько часов назад там, наверное, действительно можно было сесть. Относительно ровная узкая полоса, только по краям сугробы снега и редкие глыбы льдин. За полосой и в начале ее — хаос, как и везде. Но эта полоса была пригодной.

Была. Теперь ее нет. Можно сказать, что нет. Почти нет. Она тоже подверглась разрушению. Сперва, видимо, раскололась надвое, потом от первой — самой широкой — трещины пошли другие. Поуже, но не такие узкие, чтобы через них можно было проскочить. Самолет в них не провалится, но остаться без лыж и винтов совсем просто…

Алеша сделал несколько кругов. Ветер свирепел все больше. Видимости не было никакой. Триста-четыреста метров — разве это видимость? Именно при такой видимости чаще всего и играют в ящик.

Митя опять кивал головой и шептал: «Понял… Понял… Я вас понял…» Потом сказал:

— Командир, Молчанов категорически запрещает садиться.

— Да? — сквозь зубы бросил Алеша. — Пошли ты этого Молчанова к…

— Что?

— Юта, переведи ему на русский…

— Есть, командир! Наклонись ко мне, Митя, наш механик не любит иностранных слов…

Еще один круг, еще и еще. Алеша будто пристреливается. Предположим, здесь он убирает газ. Здесь лыжи чиркают по льду. Пробег… Трещина… Треск… Приехали… «Ненужные жертвы…» А разве жертвы бывают нужными?..

Еще один круг… Теперь чуть левее. Трещина дальше, но здесь — типичные торосы. Тоже треск. Тоже приехали. Запасные лыжи есть, запасных винтов нет. Значит?..

Митя говорит:

— Командир, связь с базой.

— Ну?

— Циклон накрывает наш район. Начальник базы требует срочно возвра…

— Срочно?

— Да.

— Юта, переведи ему…

— Есть, командир… Митя, наклонись…

Еще один заход…

— Товарищи, — наконец говорит он, — есть два варианта… — Голос у Алеши глухой и какой-то непривычно жесткий. Алеша говорит ни на кого не глядя, не отрываясь от штурвала. — Есть два варианта, — повторяет он. — Первый: выполнить приказ начальника и возвратиться на базу. Второй — садиться. Шансов на то, что потом взлетим — максимум двадцать из ста. Снесем лыжи, поломаем винты…

— И присоединимся к группе Молчанова, у которой шансы практически равны нулю. Так? — спрашивает Саша Дубилин.

— Так!

— Можно еще один вопрос? — Это уже Юта. — Сколько было шансов у Инги Весниной, когда она…

— Я понял, — отвечает Алеша. — Один из ста.

— А у нас двадцать, — улыбается второй пилот. — В двадцать раз больше. Я сказал.

— Я всегда считал Сашку порядочным человеком, — заметил механик. И добавил: — Я тоже сказал.

— Митя?

Самолет швыряет так, что Алеше только чудом удается вовремя рвануть его кверху. Он и сам не знает, как это ему удается. Стоило бы ему запоздать на короткое мгновение — на десятую долю секунды — и все было бы кончено. Теперь Алеша думает, что помимо всего прочего во время приземления их еще может положить на лопатки. До сих пор он об этом не думал, а вот сейчас… Если по-честному, об этом тоже надо сказать. Потому что вместо двадцати шансов остается десять… Или ничего не надо говорить?

Радист сказал:

— Я как все…

— Ответ достойный того, чтобы он вошел в историю развития авиации, — заметил Юта.

— Делаю последний заход, — сказал Алеша. — Все в хвост.

Снежный залп ударил в фонарь, бросил самолет вверх, и нос его задрался почти под острым углом. Скорость резко упала, и на какое-то время Алеша потерял над машиной власть. Он хотел рывком отжать штурвал, но тут же подумал, что может врезаться в какую-нибудь ледяную глыбу. Тогда он осторожно, боясь, как бы моторы не захлебнулись, прибавил газ. Машина выровнялась, и под крыльями мелькнула широкая полынья.

Волны ходили в ней словно в открытом море. Бились друг о друга, взламывали ледяные обрывы. Там, под этим вздыбленным ледяным полем, наверное, тоже бушевал дикий шторм. Это он все кружит, это он гудит, точно зверь.

Под правой плоскостью мелькнули нагромождения льдин. И первая — самая широкая — трещина. Та, которая расколола полосу пополам. В тот же миг Алеша убрал газ. Шквал ветра поддул под плоскость, и машину почти положило на крыло. А Алеша смотрел вперед, туда, где кончалась полоса. Там сейчас было все — и надежда, и отчаяние.

И вдруг метрах в семидесяти впереди он увидел широкую расщелину. И ледяную глыбу, похожую на осколок разрушенного айсберга. Ни этой расщелины, ни этой глыбы раньше не было. Они появились только сейчас, может быть, минуту назад, когда машина уже шла на посадку. Их скрыл от Алеши снежный залп, а теперь вот они надвигаются, как рок, они мчатся навстречу машине, чтобы лобовым ударом смять ее, расплющить, взорвать.

Алеша смотрит туда, словно загипнотизированный. Какие-то извилинки его сознания, подчиняющиеся скорее рефлексу, чем разуму, отсчитывают: «Шестьдесят, пятьдесят, сорок метров…» Скорость машины заметно гаснет, ветер держит ее сильными руками, но Алеша видит, что катастрофы не избежать. Правда, мозг его, привыкший к мгновенным реакциям, что-то ищет, ищет упорно, что-то взвешивая, что-то отвергая, и на чем-то останавливаясь, и хотя этот поиск длится всего долю секунды, все же именно в эту долю секунды и приходит единственное решение: ждать. Пусть скорость гаснет. Ждать! Это ведь страх заставляет рвануть машину в сторону, чтобы избежать лобового удара. Только страх, который подавляет логику. Рвануть в сторону сейчас — значит снести лыжи, упасть на крыло, смять винты. Ждать, до последнего… Тридцать, двадцать, десять метров… Вот теперь…