Пётр Лебеденко - Четвертый разворот

Консолью правого крыла самолет прочертил крутую дугу и, ткнувшись лыжами в сугроб, остановился. В первое мгновение на Алешу навалилась тишина. Ураган продолжал реветь, рядом гудел разорванный какими-то таинственными силами океан, выливая снежные залпы, а тишина вошла в Алешу, как холод, заледенив его чувства и мысли. Он закрыл глаза. И сразу услышал голос Дубилина:

— Механик, штопора! Перевернемся к черту! Митя, троса!

— Хорошо, — самому себе сказал Алеша. — Порядок.

Циклон накрыл лагерь Молчанова уже тогда, когда там никого не осталось. Можно было только предположить, как страшная воронка циклона закрутила брошенные домишки, радиомачты, метеорологические будки, как она втянула в себя сугробы, взломала ледяные глыбы и, опустошив, разворочав, искорежив все вокруг, умчалась дальше.

Сам Молчанов, положив руку на голову собаки, спал сейчас мертвецким сном, не слыша ни надрывного гула моторов, ни зверского храпа синоптика, уткнувшегося лицом в чьи-то унты, ни смеха радистки, бледной от перенесенного страха и сейчас неестественно оживленной.

Машину вел Саша Дубилин, а Алеша сидел на его месте, не то дремал, не то находился во власти своих воспоминаний. Глаза его были закрыты, руки лежали на коленях, а во рту торчала погасшая сигарета. Изредка он открывал глаза, медленно оглядывал приборную доску и снова надолго закрывал их, не сказав ни слова…

Митя все время держал связь с базой. База передавала: ветер штормовой, но есть приказ начальника базы всем здоровым и больным выстроиться вдоль посадочной полосы, чтобы удержать приземлившийся самолет. Так что, мол, летите, встретим вас как полагается.

А потом Митя сказал:

— Что-то непонятное. Радист передал: вашего командира ждет… А что ждет — я не разобрал. Связь оборвалась. Запросить?

Алеша поднял голову, сказал:

— Не надо. Ждать в таких случаях может только одно: отстранение от полетов за нарушение приказа…

Я все время думаю об одном и том же: что происходит с Алешей? Почему он вдруг так быстро согласился лететь на Север, почему подолгу молчит и не обещает скоро вернуться?

Прошло много времени, пока я наконец получила от него письмо. Большое, теплое, но не совсем меня успокоившее. Алеша писал:

«Я чувствую, как все сильнее привязываюсь к Северу. Каждый торос, каждая льдина, вой пурги, грохот снежных залпов и ледяное безмолвие по ночам — все это входит в мою кровь, я как бы сливаюсь со всем этим, и мне иногда кажется, что без этого я не смогу жить. Когда я лечу над тундрой или вдоль моря и смотрю вниз, я не могу не думать: над этим торосом когда-то пролетал Клим Луганов… Вот в этой бухточке, застигнутый непогодой, пережидал он буран… А вот с той расколовшейся, обдаваемой холодными брызгами льдины он снимал рыбаков…

И этот торос, и эта бухточка, и уплывающая в море льдина кажутся мне такими родными и близкими, будто они и я — это одно живое существо, и мы не можем разделиться на части, потому что в отдельности погибнем… Ты меня понимаешь, Инга?..»

Я его понимала. Но в то же время мне хотелось крикнуть Алеше: «А я? Я и ты — это не одно целое?»

И все же я его понимала.

И я решила: надо к нему лететь. Мы должны быть вместе. Только вместе!

Подлетая к Диксону, Инга вдруг с улыбкой подумала: все-таки летчики — народ сумасбродный. Но им мало того, что они сами такие, они и других делают похожими на себя. Правильно сказал доктор Кустов, когда она подала ему заявление об отпуске: «В вас, Инга Павловна, есть что-то от тех, кто вам близок. Тот же дух, понимаете?..» «Это хорошо, Степан Федорович, или плохо?» — спросила Инга. «Если бы я думал, что это плохо, — ответил главврач, — я написал бы на вашем заявлении так: «Отказать ввиду того, что доктор Веснина в первую очередь врач, а потом уже все остальное…» Но я так не пишу, потому что «все остальное» делает доктора Веснину человеком, которого нельзя не уважать глубоко и искренне…»

С Ингой заговорил второй пилот:

— Вы не будете возражать, если я подымлю? — спросил он, вытаскивая из кармана сигареты.

— Пожалуйста, — ответила Инга. И отвернулась к иллюминатору. Через минуту-другую пилот спросил:

— На Диксон или дальше?

— Дальше, — сказала Инга.

— О! Простите, куда же дальше? Если, конечно, не секрет…

— На базу Елагина. А почему, простите, вас это интересует?

— Ну, как вам сказать… Здесь каждый новый человек вызывает интерес, тем более женщины… Мы ведь тут живем, как бирюки. Женщины боятся Севера… Вы синоптик? Я часто бываю на базе Елагина, но…

— Но меня вы там не встречали… Я лечу к мужу.

Инга украдкой улыбнулась, заметив, как интерес к ней пилота заметно упал.

— К мужу? Черт возьми, лететь к мужу на край света! Ваш муж, наверное, какой-нибудь начальник?

— Нет, простой летчик. Есть там такой Алексей Луганов. Не знаете?

— Алексей Луганов? Вы не врете? Простите, я хотел сказать… Но ведь Алеша… Я не знал, что у него есть жена.

— Он и сам, наверное, об этом не знает, — засмеялась Инга.

Потом к ней подсел командир корабля — старый, почти весь седой летчик-полярник. У него были усталые глаза и хорошая, открытая улыбка. Об Инге он уже знал все, что успел узнать его второй пилот. Сев рядом с ней, он сказал:

— Значит, вы — жена Алеши Луганова? Знаком с ним мало, но наслышан порядочно. Летчик высокого класса. Весь в батю. А с батей приходилось встречаться не раз. Здесь же, на Севере. Клим Луганов — человечище! Муж знает, что вы летите этим рейсом?

— Пока нет, — ответила Инга. — Не успела сообщить.

— Это мы сейчас устроим. Или не надо? От радости человек не помирает. Я почти тридцать пять лет на Севере, а жена на Волге. Здоровье ей не позволяет. Но… Бывает так: сижу в своей берлоге, на чем свет кляну и свое ремесло, и жену, и Север, вдруг дверь распахивается — и на пороге жена: «Ты еще не обедал, Саня?» Обалдеть можно! Протираю глаза, гляжу на нее и слова не выдавлю.

Представив себе эту картинку, Инга рассмеялась. И спросила:

— А она?

— А она снимает шубу, вытаскивает из чемодана фартук и как ни в чем не бывало начинает стряпать. Потом говорит: «Мы, кажется, с тобой не поздоровались?»

Командир корабля помолчал, мечтательно улыбнулся:

— Вот так и живем. Нет ее — кляну все на свете, прилетит на недельку — жизнь другим боком поворачивается. А вы к нам надолго?

— Сама не знаю, — ответила Инга. — Взяла отпуск и полетела. Хорошенько даже не подумала.

— Тогда вы наша! — сказал командир корабля. — Тот, кто долго думает, по земле ходит… Сейчас мы запросим Елагина, если примет, подвернем маленько, чтоб высадить вас.

Однако Елагин посадку на базе категорически запретил, и Инге все же пришлось лететь на Диксон. Командир корабля утешал: