Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы
- Название:Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Современник
- Год:1981
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Петр Проскурин - Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы краткое содержание
Том 1. Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Слушай, — говорю я, толкая Ефима в спину, — почему ты согласился? Ведь явное безобразие с твоей стороны. И даже хамство. Ты бы мог отказаться, и никто бы тебя не осудил. Мы другое дело — холостежь.
Ефим молчит, и его молчание бесит меня. Я хватаю его за плечо, и мы останавливаемся.
— Молчишь? — уничтожающе спрашиваю я.
Ефим смотрит на меня, и я в темноте вижу его дурацкую улыбку.
— Может, зайдешь, поужинаем? — спрашивает наконец он.
Глупее, конечно, ничего нельзя придумать.
— Я ведь серьезно, Ефим.
— И я тоже. В столовой-то сегодня выходной, чем питаешься, святым духом?
Я не склонен шутить: случившееся задевает меня глубже, чем я хочу.
— А Марийка? Ты о ней подумал?
Ефим по привычке затаптывает окурок — его можно было бросить и так, снег не загорится.
— Марийка умнее нас с тобой, она поймет. А что? Ты хотел, чтобы я стал с ним спорить? — Я понимаю, что речь идет о Нанкине. — Не-ет, такого удовольствия я ему не доставлю. Он ведь чего ждал, попроси я, он бы сразу согласился. В том-то и дело: не хочу. Видел, как он вытаращился? Вот ведь и так он, и эдак, а я сильнее.
Я гляжу на Ефима и глотаю слова, никак не подберу подходящих. Наконец выпаливаю:
— Эгоист!
— Не мне же в декрете ходить, Марийке. Тут, брат, природой все предусмотрено. Чего кипятишься?
— О черт! — говорю я. — И почему она только с тобой живет? Убей не пойму.
— И не надо. Сердце женщины, брат, — старая загадка. Зачем тебе понимать?
Он поворачивается навстречу ветру, и мы опять идем след в след; я чувствую, что потерпел поражение, хотя, как мне кажется, прав на все сто.
— Спокойной ночи, — говорю я, останавливаясь против его дома.
— Не зайдешь?
— Нет, поздно. Спать хочу. Будь здоров!
Ветер падает на поселок откуда-то сверху, сухой, морозный. Поселок ощетинился дымами над каждой трубой. Они мечутся, выгибаются, рвутся ввысь, в холодное безоблачное небо, где горят холодным огнем далекие звезды.
Первую неделю мы возвращаемся ночевать в поселок. Потом нам привозят большую зимнюю палатку, и мы, углубляясь в тайгу, переносим ее с места на место. Раз в десять дней к нам пробирается трелевочный трактор, подвозит бензин, продукты, газеты и письма, чистое белье. Мы идем строго по лезиру — пожелтевшим, залитым смолой затесам, сделанным геодезистами прошлой зимой. Сопки медленно приближаются.
В метели отсиживаемся в палатке. В погоду работаем; стрекочут две пилы, и за нами тянется сваленная полоса леса — будущая дорога. Она оживит таежные дебри, и будут рычать машины и ругаться сердитые шоферы, и никто не вспомнит о нас, первых «землепроходцах». По вечерам в палатке горят свечи, мы сушим и чиним свою одежду, читаем, играем в «шубу». На днях у нас потерялся бубновый король, и мы делаем его из картона; теперь тот, кому он попадает, сразу прячет его.
Ефим точит пильные цепи — в этом он мастер — или читает и записывает что-то в толстую тетрадь в клеенчатом переплете: он заочно учится в лесотехническом институте. Мы над ним подсмеиваемся. Женился он поздно, в тридцать пять лет, учиться надумал тоже не раньше. Он не обращает на нас внимания и усиленно изучает сортименты, передовые методы лесозаготовок, знакомится с описаниями усовершенствованных машин и упорно штудирует политэкономию. Иногда мы заглядываем в его книги и, пожав плечами, тут же откладываем. Видеть вокруг тайгу, снега и сопки — и читать о кубометрах, о древесных паразитах, о способах определения сорта древесины — это уже выше всяких сил.
Наш весельчак Вася Цыганок, курчавый, как негр, рассказывает бесконечные истории о муже и жене, о бюрократе и атомной бомбе и весело скалится на согнувшегося над книгой Ефима.
Ефим больше не шутит насчет моей молодости. И вообще отношения у нас с ним сдержанные. Он не избегает меня и как бы заодно всматривается и оценивает, и меня особенно злит это внимание. Я думаю о Марийке. О себе. О Ефиме. О Нанкине. У Марийки вот-вот появится ребенок. Нанкин требует от Ефима ежедневных сводок о работе, о пройденных метрах, шлет нам бензин, энергичные короткие приказы, напоминает о спутниках и космических кораблях и ругает нас за медлительность.
— Скажи, Ефим, — спрашивает как-то Вася Цыганок, — почему тебя Нанкин ненавидит? Он же неглупый мужик, а ты хороший работяга. Не пьешь, учишься, коммунист первостатейный. И на работе, и в быту.
Ефим лениво поднимает голову и отругивается; ему не хочется отвечать. Он ловит на себе мой взгляд, захлопывает «Лесную технику на делянах» и ложится навзничь на нары. Теперь я не вижу лица Ефима, и мне понятен его бесхитростный маневр. Я молчу, между нами все сказано раньше.
Вася Цыганок настойчив, и Ефим подает голос:
— Что Нанкин!.. Мы года три назад приятелями были. Да вот как-то высказался на его счет. Долго присматривался: Нанкин ни о чем, кроме плана, не думает — после него хоть потоп, — а на то, что безвозвратно гибнет тайга, ему наплевать. Нельзя же оставлять после себя пустыню. Пробовал я с ним говорить — стена. С тех пор и пошло. — После паузы Ефим негромко продолжает: — Нанкин сам по себе мелкая сошка. Дело в том, что их, таких, еще много. В них в конечном счете все и упирается.
Я слушаю и стараюсь понять. А над палаткой ветер. Над палаткой шумит ночная тайга и безоблачное холодное небо. Ну, хорошо, всем известно, что Нанкин — дубовый тип. Но при чем здесь Марийка? Это Ефим мне не объясняет, и я не спрашиваю.
А сопки все ближе, они проступают, врезаются в небо отчетливее и зримей. От ветров и морозов наши лица темнеют. Мы теперь больше устаем. Даже неунывающий Вася Цыганок по вечерам долго молчит, и все наши разговоры сводятся к предстоящему возвращению в поселок. Неуютное холостяцкое общежитие издали нам кажется раем. Мы вспоминаем о столовых котлах, о скрипучих железных кроватях, о подругах, вспоминаем подробно, со вкусом, — все плохое забыто. И только Ефим, вслушиваясь в нашу болтовню, снисходительно улыбается, и мы обрушиваемся на него за бессердечность.
— Вот черти! — говорит он, виновато почесываясь. — Разве я против? Давайте нажимать, скорее кончим — скорее вернемся. А идти на два дня ни к чему — только раздразнишься.
— Скоро два месяца, как в бане не были. Тоже мне геройство!
— Мы же на той неделе мылись.
— По ведру на брата! Удивил!
Цыганок горячится, оглядывается на остальных. Самый молчаливый из нас, Володька Козлов, поддерживает Ефима, и мы, изумленные, долго рассматриваем Володьку с его длинной верблюжьей шеей и сутулыми сильными плечами.
— Братцы, Козлов заговорил! — трясет красивой головой Вася Цыганок. — Это что же, рассматривать как подхалимаж? — строго подступает он к невозмутимому Володьке.
Мы хохочем, торопливо доедаем немудрящую кашу из концентратов. Ефим подбрасывает в раскаленную печку дрова.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: