Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

Проснулась жена, бегала по хате из угла в угол: не могла найти спички зажечь лампу. Он крикнул, чтобы она разбудила детей и связы­вала одежу в узлы. Выносить в огород не надо: подойдет огонь — он сам прибежит из деревни.

Когда в хате на столе загорелась лампа, Махорка заметил, что по стене у порога все еще бегают белые полосы. Схватил ведро и выскочил в сени, стукнувшись головой о косяк.

На дворе были раскрыты ворота, и, выбежав на улицу, Махорка почувствовал, как его подхватил ветер и отнес к заборам. Улицей гнало песок, поднимало с земли и стегало по щекам, как плетью. Воздух был полон гари и дыма, нечем было дышать, хоть захлебнись.

Махорка подумал, что улицей близко к огню не подбежать, и, пере­скочив через забор, побежал огородами, по пашне. Весна была сухая, и на огородах ветер гнал песок, как и на улице, но тут можно было укрыться за сараями.

Махорка увидел, что пожар начался на другом конце деревни: го­рят хаты с обеих сторон улицы, горят у реки бани; огонь перекинулся на гумна, и занялись пуни, которые стояли вдали от деревни.

Он понял, что горит хата Янука: пламя уже лизало высокую черную Янукову дикую грушу; горит и Сергеихина хата, стоявшая в стороне от улицы, на огородах.

Издалека было слышно, как трещит огонь, и когда ветер сбивал пламя, на Сергеихиной хате видны были красные стропила.

До Сергеихиной хаты Махорка не добежал: с крыши гнало огоро­дами горящую солому и от дыма нечем было дышать. Перескочив через тын, Махорка остановился в улочке, длинной и широкой, которая вела с улицы к Сергеихиной хате и была обнесена с двух сторон высоким тыном. Улочка тянулась и по другую сторону к реке: делила деревню на две половины.

Возле Сергепхиного колодца стояла пожарная бочка, привезенная с фермы. От нее во двор к хате тянулась мокрая брезентовая кишка. Другая, потолще, была опущена в колодец. Около пожарной машины людей не было, и Махорка подумал, что у Сергеихи в колодце кончи­лась вода.

Когда его начали толкать, он увидел, что все с ведрами бегут к улице, и побежал вслед за людьми.

Люди с ведрами бежали к реке. На улице дохнуло в лицо горячим дымом — Махорка отвернул голову и заслонился рукой. Увидел на песке около тына притоптанные белые перья и чьи-то связанные в по­стилку подушки. Под ноги попала большая белая миска — лежала вверх дном,— и он, поскользнувшись, едва устоял на ногах. Возле Януковой хаты кричали мужики:

— Багор бери!.. Багор!..

— Постилки мочи!..

— Ведра, ведра порожние!..

— Не крутись, мать твою так!.. Сгоришь...

— Детей, детей к реке отведи... Что стала как вкопанная?..

— Воды... Не стой...

Подбежав к реке, Махорка почувствовал, что ветер дует не вдоль улицы, а наискось из-за реки. Подумал, что огонь в свой конец деревни можно и не пустить.

Дым тянуло в лощину, он висел над рекой, словно красный туман. Горел весь конец деревни — подчистую. Там, где вдоль улицы были хаты, вверх широкими языками подымалось багровое.пламя. Красные языки сливались под ветром и стлались по земле, будто подметая улицу.

Оглянувшись назад, Махорка подумал, что надо бежать туда, где кричат мужики,— там, у Янукова дичка, пуще всего бушует пламя.

Он заметил, что зачерпнул одной грязи — черпал у берега. Слыш­но, как она плюхается в ведре, и в лицо летят брызги. Он вытер глаза рукой и увидел, как в конце улочки занимался огнем Сергеихин амбар— горела крыша. Амбар стоял как раз поперек улочки, и огонь от него мог переброситься через Панкову хату на другой конец деревни.

У Махорки перехватило дыхание. Он изо всех сил побежал улочкой к Сергеихе во двор, сбивая с ног баб с ведрами. Кричал, чтобы они бе­жали к амбару, и бабы — в улочке носили воду одни бабы — повернули за ним.

На дворе у Сергеихи он бросил ведро под завалинку и вскочил на сложенные штабелем вровень с тыном дрова. Стоя на дровах, нащупал на крыше слегу, которой была прижата солома. По крыше вверх идти было легко, и он поднимался все выше и выше. С улицы на него дохну­ло горячим дымом; показалось, горит рубашка. Тогда он стал на коле­ни, потом лег на крышу под ветер. Сверху на крыше тлела солома — не могла сразу заняться огнем: слежалась. Когда ветер усиливался, по соломе бегали мелкие огоньки — с места на место...

— Воды!.. Песку подайте!.. Песку!..— закричал Махорка и начал голыми руками сгребать с крыши солому и бросать ее на огород. Ветер выхватывал из-под рук комья мха, катил их с искрами по всей крыше.

Тогда Махорка, уцепившись, чтобы не упасть, за слегу на коньке крыши, стал топтать солому ногами там, где прыгал огонь. Почувство­вал, что подвернулись штаны и жжет икры.

— Воды!..— снова закричал он, услышав во дворе кашель Панка.

Прибежали мужики.

Махорка увидел, что с земли ему подают ведро с водой. Он не мог его достать и крикнул, чтобы подали, встав на забор.

Нечем было дышать; на самой середине крыши занялась огнем солома: начинала гореть стреха.

Махорка видел, как в огне корчится и чернеет мох... Стреха может прогореть, огонь примется за нее, и тогда она вспыхнет вся сразу. Ветер понесет искры на Панков двор. Займется другой конец деревни.

— Постилки мочите!..— крикнул он и поперхнулся. Потом крик­нул, чтобы к нему лезли люди: одному ему не справиться. Но никто не лез на крышу, только внизу у забора кашлял Панок.

Тогда Махорка спустился ниже и начал топтать ногами огонь в яме. Из ямы полетели искры.

Разворошенная солома занималась еще сильнее, и он крикнул, что­бы приставили к крыше с огорода лестницу и подавали мокрые постил­ки. И чего только там думают люди? Но никто не ставил к крыше лест­ницу и не подавал постилок, и Махорка снова, ухватившись за слегу, топтал ногами крышу в том месте, где в яме прыгал огонь. Потом под ним треснула нижняя слега, и он, не успев ни за что схватиться, полетел в амбар. Сверху на голову посыпались искры.

Из амбара он услышал, как закричал на крыше Панок.

Панок кричал над ним, над самой головой — будил.

Махорка вскочил на мешках и сел. Впереди на дороге стоял Боганчиков жеребец. Начало светать, можно уже было рассмотреть на Сиби­ряке серые пятна. Сибиряк, уткнувшись храпом в Боганчикову телегу, стал и зафыркал, ища между мешков траву.

— Спят все подряд... День уже,— заговорил Панок, и Махорка, вздрогнув, повернулся к нему. Не спал же всю дорогу, хотел и не мог заснуть. Под утро, когда уже погасло над болотом зарево, глаза слип­лись сами.

Панок стоял позади телеги и смотрел на Махорку маленькими гла­зами. После ночи его было совсем не узнать. Поседел, оброс щетиной, как белая мышь, ввалились глаза, стали узенькими и слезились. Долго смотрели на Махорку, будто спрашивали, куда же деваться, потом на­чали бегать и уставились на дорогу. Впереди у своей телеги торчал Боганчик и тоже смотрел на дорогу; около Таниной телеги стояли Наста и Янук.