Иван Пташников - Тартак [журнальный вариант]

А партизаны шли и шли.

Наста увидела в окно, что в огороде посветлело, но в хате стало темней — кончался керосин и лампа гасла.

А партизаны без конца входили из сеней, сбивая снег у порога.

Когда Наста открыла глаза, солнце стояло высоко — в зените. В такую пору коров гонят домой на дневную дойку.

Она не знала, где лежит, не помнила. Высоко вверху застыло белое от редких облаков небо. Голова ее лежала высоко, и она видела край дороги у самого моста. Над самой головой покачивалась желтая мятлица, будто на нее кто дышал. Было тихо, и Насте показалось, что она оглохла... Послышался где-то стон, она начала прислушиваться, пока не догадалась, что стонет сама.

Она напряглась, хотела подняться, но почувствовала, как ее пове­ло в сторону. Когда она снова попробовала встать, ее всю скрутило от боли, и, перевернувшись на живот, она закричала:

— Та-аня!..

Ей показалось, что она видела Таню недалеко, в мятлице: лежит, откинув голову, коса расплелась.

Наста поползла по траве. Болели плечи и спина, и кололо в шею. Помнила, что надо поднимать выше голову — обдерешься в папорот­нике о сучья,— но не давала боль в шее. Никогда ей уже не встать с земли...

— Де-ети!..— позвала она, испугавшись, что не увидит детей. Ни Иру, ни Володю. Неправда, что горела Дальва. Ну и что, если было зарево?..

Она цеплялась руками за сухой вереск, обдирала пальцы, в колени врезались острые сосновые шишки, и тогда боль отдавала в голову.

Оглядевшись, Наста увидела, что лежит у дороги. Перед глазами был желтый песок, колеса телеги, блестели шины, пахло дегтем.

Когда она подползла к Януковой телеге, то была вся в песке — пе­сок налип на руки, на кофту, на юбку. Наста поняла, что промокла от крови, кровь шла из спины. Хоть бы перевязать плечи и спину, стянуть каким-нибудь полотенцем.

Она взялась руками за колесо — боялась, что не сможет встать, постояла, уцепившись за грядку, потом навалилась на телегу, на меш­ки, обхватив их, и тут увидела Янука. Он лежал с той стороны телеги. У него был синий лоб, кепка свалилась с головы, и мокрые седые во­лосы лежали на песке. Рот у Янука был искривлен, как всегда, когда Янук просил о чем-нибудь. Длинная белая рубаха задралась на груди; босые, вымытые в росе ноги он подогнул под себя, прижав ими вожжи, словно не отпускал коня.

Значит, убили Янука. Двоих убили; Таню и Янука... Наста испу­галась; а где же мужики? С трудом повернувшись, она увидела на зем­ле Янукову кобылу. Кобыла лежала в оглоблях, откинув голову.

Впереди никого не было видно. Висела только пыль над разворо­ченной дорогой, и всюду стояла тишина.

Выпрямившись, Наста увидела, что мешок, на который она опер­лась, был проколот у завязки. Прокололи, видно, немцы. Широкая дыра была заткнута сеном.

Наста почувствовала, что ноги ее одеревенели.

Она позвала Махорку и еще раз огляделась вокруг.

Махорка лежал ничком возле Алешиной телеги, у самой дороги в сивце. Издали был весь черный и казался горбатым.

Она пошла по дороге назад к мосту, едва переставляя ноги. Вот и Алешина телега. Наста остановилась, не дойдя до Махорки. В оглоблях на песке лежала, выпучив живот, будто объелась, Танина кобыла. Та­нина телега была опрокинута, и из-под нее не было видно мешков.

И Алешин конь был убит. Алешина телега тоже опрокинулась — лежала поперек дороги. На желтом песке уже у самой лощины бился головой о землю ее, Настин, Буланчик, поднимая и опуская оглобли — был еще жив.

— Дети! Дети!..— снова позвала она.

Она уже миновала мост; волоча ноги, шла домой и чувствовала, что не может идти; слабеет. Постоит и снова идет, обходя лежащих на до­роге немцев. Она боялась наступать на темные мокрые пятна крови на песке.

У моста, откуда стреляли и куда приказывал бежать Махорка, пар­тизан не было — одни убитые немцы. Если бы партизаны были где-то близко, наверное, заметили бы, что она идет. Но за это время, пока она лежала в лощине без памяти, партизаны, наверное, ушли на Пунище, не сидели же они на месте?

За мостом начиналась гора. Она уже взошла на гору до полови­ны, но упала и почувствовала, что сползает вниз в лощину — к мосту. В глазах запестрело голое корневище сосны — выперло из земли там, где осыпался песок. Сверху посыпались зеленые сосновые иглы.

Вдруг Наста почувствовала, как над ней кто-то наклонился, низко, к самым глазам. Мужик. С головы у него упала шапка-кубанка прямо ей на грудь. Она узнала Сухова из «Борьбы». Он поднимал ее на руки. Ему помогал кто-то высокий, весь перепоясанный ремнями, похоже — Тареев из «Мстителя», тот самый, что привозил ей зимой скатерти на халаты. Она его хорошо запомнила.

«Партизаны прибежали спасать...» — подумала Наста, и ей пока­залось, что она слепнет; глаза затянула сухая паутина, не сотрешь.

18

Боганчик бежал вырубкой вниз с горы по сухому папоротнику и пням, поминутно оглядываясь назад, туда, где была дорога, и слышал, что становится тихо — перестают стрелять. Только порой еще взмывал треск пулемета, будто кому-то вдогонку. «Немецкий»,— определил Бо­ганчик.

Он спотыкался, цепляясь ногами за корни, и тогда слышал, как пахнет багульником подсохшее в этом месте болото. Довоенная выруб­ка заросла березняком, и Боганчик боялся, что издали, с горы, видно, как вслед за ним раскачиваются в вырубке кусты. Он хотел сойти с вырубки, но вокруг был густой ельник — не продраться.

Боганчик не помнил, где его жеребец с телегой и где кепка. Черт с ними. Жеребец вместе с телегой рванулся с дороги в сосняк — убили, должно быть.

Надо, наверное, выбраться к реке: в болото на Пунище могут от­ступать партизаны — их будут преследовать; в лесу же, у моста и на до­роге до самого шоссе полно немцев.

Его вдруг охватил страх, не давал бежать. Боганчику показалось, что он ранен. Он не мог наступить на правую ногу — болела в самом суставе. Долго бежал, хромая, потом боль прошла. Он опять остано­вился. Не хотелось уходить с вырубки. Казалось, если бы вырубка тя­нулась до края земли, Боганчик бежал и бежал бы по ней не свора­чивая.

Стучало сердце, стучало и в голове. Боганчик вдруг обнаружил, что стоит у самого болота, уйдя по колено в мох. В сапогах хлюпала вода.

Ему захотелось пить.

Когда впереди в болоте разорвалась мина, треснув и зазвенев нев­далеке от него, даже дым был виден, Боганчик бросился бежать в ред­кий сосняк, где уже просвечивало поле. Наверное, его заметили; мо­жет быть, еще тогда, когда он бежал вырубкой — с горы хорошо видно.

Он задыхался.

Теперь трещало позади, в вырубке. Там поднялась пыль; запахло горелым, как из трубы, когда горит сажа.

Он побежал в гору, бежал, спотыкаясь, прямо туда, где светился редкий сосняк,— подальше от вырубки.

Когда по сосняку начали рваться мины и загорелся вереск, Боган­чику показалось, что стреляют не по нему: кому он нужен? Немцы ото­шли от Тартака на шоссе и теперь стреляют по лесу из минометов, вид­но, по партизанам.