Арвид Григулис - Когда дождь и ветер стучат в окно

— Я немного знаю ваших людей, — сказал Хазельман, — что, если назначить офицером связи командира велосипедной роты Галдниека? Он сын профессора, интеллигент, способный человек, хорошо говорит по-немецки. Командира велосипедной роты найдете себе другого.

Упелниек согласился и на это. Теперь он мог спокойно ехать в Ригу. На прощанье Хазельман угостил его стаканом рейнского вина.

Так ЛЦС стал и центром по подготовке диверсантов.

Упелниек привез из Риги бланки паспортов с подписями и печатями. Вилис заполнил паспорта. После этого Павулан перевез радистов на ближний молочный пункт в Крапе. Там они устроились в небольшой, но удобной комнате над пунктом. От дел «курелисовцев» они немного отошли. Особенно Лейнасар. Связь между крапским молочным пунктом и «Робежами» поддерживал Вилис. Кроме материала для передач он приносил оттуда и разные новости. Особенно после того, как сдружился с Грегором.

Заключенное с Хазельманом соглашение Упелниек выполнял аккуратно: регулярно отбирал более молодых и ловких ребят и группами по семь человек отправлял в имение «Тинужи», в распоряжение Хазельмана. Тут действовала небольшая школа диверсантов, где завербованных обучали, а затем забрасывали за линию фронта.

По-своему использовал диверсионные группы и Упелниек. Возвращаясь из очередных рейдов, они приносили кое-какие сведения о фронте и тыле Советской Армии. Сведения эти собирал офицер связи, затем они в зашифрованном виде передавались шведам. Рация Лейнасара не бездействовала, и шведы ругались уже не так страшно, хотя особенного удовлетворения и не выражали. Им все было мало. Материалы диверсантов Упелниек время от времени дополнял собранными в Риге и Вентспилсе сведениями о том, что немцы намерены защищать Ригу и Курземе.

После прорыва танков Баграмяна в районе Елгавы, Тукумса и Кемери наступление приостановилось, поскольку более важными стали другие направления; и немцы начали готовиться к контрнаступлению. Снятая с западного фронта лучшая танковая дивизия «Великая Германия» вновь заняла 13 августа Тукумс и Слоку, а 15 августа — Ауце. Дорога для отступления в Курземе была открыта. Бой за Елгаву продолжался. Эти бои никак не сказались на общем планомерном продвижении Советской Армии. Войска генералов Масленникова и Еременко шаг за шагом освобождали Эстонию и восточную Латвию.

«Курелисовцы» оставались в Скривери. Пополнения они так и не дождались. Шведы охотно принимали радиодонесения, но на все вопросы о возможной военной помощи отвечали молчанием. В Западной Европе все меньше и меньше говорили о планах Черчилля.

«Курелисовским» штабом постепенно овладевал страх. Между Упелниеком и Павуланом то и дело возникали разногласия. Павулан упрекал Упелниека в неоправданном двуличии, требовал от него решительных действий. Либо выступить открыто против немцев, либо пойти тем же путем, что легион, то есть полностью подчиняться распоряжениям немцев и не таить каких-то особых надежд. Павулан видел, что об активном сопротивлении немцам при силах, которыми располагал Упелниек, не могло быть и речи.

Упелниек упрямо верил, что после окончательного разгрома германской армии под Ригой латыши хлынут в ряды «курелисовцев» и наступит решительный момент для исторических действий.

Вилис явился в «Робежи» за материалом для передачи в Швецию. Лилия уехал в Ригу, его ждали обратно только поздно вечером. После обеда Вилис решил побродить по берегу Даугавы. Через станцию Скривери в сторону Риги промчался эшелон с немецкими подбитыми танками и ранеными солдатами. На шоссе толпилось довольно большое стадо. Хозяина окружали «курелисовцы». Среди них вертелся Павулан. Приблизившись, Вилис увидел, что происходит торг. Павулан торговался из-за каждой коровы, за которую согнанный со своего двора хозяин и так просил очень мало. Наконец крестьянин махнул рукой и отдал все стадо за пачку обесцененных бумажек. Все равно ему бросать скотину на обочине дороги.

В последнее время Павулан энергично скупал у беженцев скот, собираясь отправить его в Ригу. По тайному сговору он собирался обменять коров на консервы. Однажды эта операция удалась, и «курелисовцы» получили 2000 банок. Надо было готовиться к походу. Ни продовольствием, ни боеприпасами немцы группу не снабжали. «Курелисовцы» занимались «самоснабжением».

И на этот раз «курелисовцы» предпринимали очередной рейд «самоснабжения». Вилис, поглядев на их торг, пошел дальше. Усевшись у самой воды, он стал наблюдать за тихим течением реки. Просто не верилось, что река течет здесь уже сотни, тысячи лет. Она выглядела молодой и свежей, безразличной ко всему, что делалось сегодня на ее берегах. Война пройдет, а река будет продолжать свой бесконечный путь. По-прежнему на ее берегах будут жить и мирно трудиться люди. Военные события отойдут в далекое прошлое, постепенно их, словно течением, унесет в море. Никто даже не вспомнит о них. Никто не вспомнит и о нем, Вилисе Кронкалне. Неужели он вытащил пустой лотерейный билет?

— Ну что, в последний раз Даугавой любуетесь? — раздался у него за спиной чей-то голос. Это был Грегор. Он уселся рядом с Вилисом.

— Почему в последний?

— Получен приказ Еккельна перебираться в Курземе.

— Когда мы перебираемся?

— Приказано немедленно выступить, но Упелниек пока колеблется. Надеется выклянчить разрешение расположиться в Риге.

— Удастся ему?

— Конечно, не удастся.

— А как же с его планами?

— Знаете что, радист, я пришел проститься с Даугавой. Хочу сегодня быть откровенным с рекой наших предков и заодно с вами. Я все меньше и меньше верю в игру, которую мы затеяли. Вы слышите грохот эшелонов? Вы слышите, как гудит по всему горизонту, почти у самого Кокнесе? А что мы между этими двумя гигантскими силами? Песчинка, не более. Любая из этих сил, даже погибая, может уничтожить нас без всякого усилия.

— Упелниек ведь учит, и вы сами пишете об этом в нелегальной «Свободной Латвии», что малых народов нет и что борьба народа за свое будущее никогда не бывает малозначительной.

— Но неужели вы уверены, что путь, по которому мы идем, — единственно возможный путь для латышского народа?

Вилис вздрогнул и посмотрел на Грегора. Лицо Грегора побледнело, он неподвижно уставился на течение Даугавы.

— Другого пути ведь нет.

— Нет? Еще недавно и я так думал. Но меня одолевают сомнения: а что, если мои убеждения поверхностны? Вы ведь знаете, что там, в этом гуле за Кокнесе, наступают и латыши, что партизаны в лесах, стреляющие в нас, тоже говорят по-латышски, и крестьяне, которые бегут в леса, чтобы их не угнали, и заводские рабочие, которые не идут к нам, но которые согласны скорее умереть, чем надеть немецкую форму, тоже латыши. Разве одни мы вправе выдавать себя за латышский народ? Оттого что мы проиграем игру, никто ничего не потеряет. Разве это не значит, что народ будет жить? Разве через некоторое время в восстановленных школах не будут учиться латышские дети, не будет звучать латышская речь, латышские песни? Придут новые писатели и будут писать новые стихи, латышские стихи.