Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— А управимся? — спросил Еруслан.

— Управимся. — На Аребина опять сверкнули из-под карниза бровей глаза Папия. — Уговор такой, Владимир Николаевич: не упускать летнее время… Завозите кирпич и дрова. Место для печей, сараев мы уже выбрали…

— Во сколько же нам обойдется кирпич? — Аребина больше всего тревожил этот вопрос.

Братья Аршиновы переглянулись; взгляды их спрашивали, отвечали, опять спрашивали; пошевеливание бровей отмечало сомнение, несогласие, а кивок седой головы утверждал.

— Двести пятьдесят рублей тысяча, — сказал Папий.

— Не может быть! — вырвалось у Аребина. — Вместо полутора рублей — двадцать пять копеек штука? Не ошиблись? Ну, а если не платить рабочим?

Аршиновы скромно усмехнулись: вопрос показался им скорее наивным, чем нелепым.

— Кто же задаром работает?..

— Не вы, конечно, — поправился Аребин. — Вы будете получать то, что положено.

— Не о нас речь. — Папий Аршинов встал, прикрыл пену седины фуражкой. — Решайте, Владимир Николаевич, дело верное…

Проводив Аршиновых, Аребин остался сидеть на крыльце, опять прикидывал, выверял… «Не круто ли беру? — с беспокойством думал он. — Не горячусь ли?.. Как бы не загрести руками больше того, чем смогу поднять! Надорвусь. Человек с надорванными силами не работник. Они, члены правления, тоже ведь не младенцы, у них опыта побольше моего. А, возможно, остерегаются из предосторожности: самостоятельность в них была задавлена, привыкли все делать по указке, с понуканием. Теперь этой указки нет, вот и озираются по сторонам, вот и страшатся: как бы чего не вышло, не получить бы нагоняя… Но, должно быть, в этом-то и заключается правда времени — круто порвать и отбросить путы, дать простор таланту человека. У любого дела, большого или малого, есть истоки. И от смелости, решительности вначале зависит успех всего дела. Братья Аршиновы не легкомысленные мальчишки, они ступают по земле твердо…» — Аребин с досадой, с невольным страхом отмечал, что жизнь села засасывает его все глубже, заслоняя весь свет вот этими кирпичами, коровниками, сеялками, вот этими мелкими заботами и хлопотами…

Прибежала рогатая сторожиха: председателю велели явиться в правление — прибыл Прохоров.

Аребин шел на свидание с Прохоровым с тяжелым чувством — споры с этим вспыльчивым человеком как-то опустошали.

— Затвори дверь! — приказал Прохоров, не подавая руки; он пересек комнату из угла в угол; повернулся рывком, седая прядь на темени приподнялась и тут же поникла, прихлопнутая неласковой ладонью.

— Попроси вызвать Алгашову.

Аребин послал сторожиху найти агронома.

— На штурм трудностей нам следовало бы идти сообща, единым строем, — заговорил Прохоров негромко, вкрадчиво. — А ты, товарищ Аребин, норовишь все наперекор, вразрез с нашими интересами…

Аребин улыбнулся невесело.

— Уж не за интересы ли буржуазии я стою, по-вашему?

— Шутки твои неуместны! — вспылил Прохоров. — Может быть, ты и смел. Но не всякая смелость коммунисту к лицу, иная смелость позор за собой тянет, выговоры да покаяния… — Облокотясь на стол, сидел, обиженно нахохлившись, брови наползли на глаза. — Мы выносим решения, идем на поблажки — на год отсрочили вам, как маломощным, покупку техники. Вы же на наших решениях ставите крест. Купили. Зачем? Что это за демонстрация, черт возьми! — И локтем ударил по столу. — Что за самоуправство!

— Это не самоуправство. — Аребин сдержал себя. — Мы не хотим весь век быть маломощными.

Прохоров возвысил голос.

— То есть как это не хотите? — И медленно до багровости покраснел, устыдясь своего нелепо вырвавшегося вопроса; замолчал в замешательстве, уронил взгляд на туго сплетенные пальцы рук. Выручила вошедшая Наталья Алгашова; она встала у порога.

— Вы звали, Владимир Николаевич?

— Да, звали, — тотчас отозвался Прохоров, нарушая неловкое молчание. — Не держитесь за скобу, проходите. Не съедим.

Наталья села на стул и бестрепетно посмотрела на Прохорова. Прохоров, нахмурившись, спросил Аребина:

— Чем будете платить за машины? В долгах сидите по самую шею…

— А не выкупим машины — потонем в долгах с головой.

— Ладно. К этому делу мы еще вернемся. — Прохоров кивнул Наталье. — Сядьте-ка сюда, поближе. И объясните мне, пожалуйста. Мы для вашего колхоза запланировали под кукурузу семьдесят гектаров. А вы засеяли сорок шесть. Почему? Вам известно, какое значение придается этой культуре? Факт этот, товарищ Аребин, я квалифицирую не иначе как политический саботаж.

Серые, затененные раздумьем глаза Аребина с долгим вниманием остановились на собеседнике, на его лице с крупным и выпуклым, сердито нависающим лбом и широкими жесткими скулами.

— Вы тоже, Петр Маркелович, мрачновато шутите.

— Я не шучу.

— Тем хуже. — От злости Аребин медленно, до ломоты в ногтях, сжал руку в кулак. — Я не хочу, чтобы у наших колхозников окончательно потерялась вера в эту до зарезу необходимую культуру, в кукурузу.

— Запланировать легко. — Наталья с любопытством и веселым осуждением оглядывала Прохорова. — Не только семьдесят, а все двести. Осуществить трудно: не обработаем, не уходим. Значит, не уродится. А сорок шесть вытянем. Колхозу нужен корм, а не соблюдение формальностей.

Прохоров привстал.

— То есть как это формальностей?

Аребин боялся, что Наталья наговорит лишнее, поспешно предупредил:

— Я поставил в известность Варвару Семеновну Ершову. Она согласилась с нашими доводами…

— Ах, Ершова! — Прохоров едко усмехнулся. — Ершова у нас человек новый, многих вопросов еще не изучила… — Он придвинулся к Аребину вплотную; левая бровь приподнялась. — Ну, а кирпичики лепить тоже Ершова разрешила?

— Сами надумали, — сказал Аребин. — У самих голова на плечах…

— Вот уж за это я спокоен! — Прохоров вдруг развеселился. — Как надумали, так и раздумаете. Многие начинали и бросали. И вы бросите. — Подтолкнул примолкшего председателя и рассмеялся. — Смотрите на меня и небось думаете: вот руководитель, старший товарищ, а от него вместо поддержки одни упреки да угрозы. Думаешь так?

— Да, думаю, — ответил Аребин.

Прохорову стало еще веселее.

— Видишь, угадал! Я же вас всех насквозь вижу! Я людей здешних знаю наперечет, знаю их возможности. Ты думаешь, легко делать кирпичи? Одних дров уйдет уйма, горючего, стройматериалов. Каждый кирпичик влетит вам не то что в копеечку, а в кругленький рублик, и с хвостиком. Кирпич отштампуешь — из кармана рубль.

— Колхозники покупают по полтора рубля за кирпич, — возразил Аребин. — И ездят за ним на поклон в другой колхоз, за тридцать километров. А наш кирпич обойдется в конечном итоге по двадцать пять копеек штука, а то и дешевле.