Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Выйдя из читальни, Аребин медленно прошел по безмолвному проулку за село, в поле. Он не мог определить, правильно ли вел себя с Ленькой Кондаковым, не лучше ли было за его дикий порыв, за удар по столу осадить его, а заодно отобрать и отправить кистень майору милиции Бурлакову. Конечно, Ленька не кроткий ягненок, в нем сидит тот дьявольский, затопляющий душу русский азарт, который не позволил бы ему покориться… Какая действенная сила, стихийная, мятежная, скрыта в молодой душе! Тратится она чаще всего впустую… Кому же, как не им, молодым, браться за небывалое, за трудное… Бригадир механизаторов — и с кистенем. Невероятно! Надо что-то делать… Пусть поработает трактористом.

За селом, у мостика через овраг, Аребин остановился, услышав позади мелкие торопливые шаги — приближалась женщина в светлом платье. Аребина как будто кто-то легонько толкнул в грудь, он не узнал, а догадался: шла Наталья. Он чуть отступил и зажмурился, словно от внезапной боли или от предчувствия чего-то неизбежного — то ли беды, то ли большой радости.

— Думала, не догоню. — Наталья едва переводила дух, взволнованно, резкими рывками вздымалась ее грудь. — Я почти бежала…

Он смотрел на нее восторженно и вопросительно: не случилось ли чего-нибудь?

— Увидела в читальне свет, заглянула туда. Матвей Тужеркин сказал про вас. Я была уверена, что вы пошли по этой дороге. Сперва я решила сказать, что у меня к вам неотложное дело, чтобы вы, кой грех, не подумали, что я гоняюсь за вами…

— Наталья Ивановна, — с мягким упреком прервал ее Аребин.

— Смешно прятать голову под крыло, противно врать — вам, самой себе. Никакого дела, да еще и срочного, у меня нет, Просто тошно сидеть в такую ночь в душной избе. Потянуло к вам, сил нет… — С лихорадочной поспешностью выговорив все это, Наталья облегченно вздохнула; в опущенных руках, в слабом наклоне головы было что-то обреченное — отдавала себя на суд; упавшие пряди волос затенили ее лицо. Наступившее молчание показалось долгим и томительным. Обезоруженный ее признанием, Аребин не знал, что ответить, не смел заговорить.

— Как вы попали в это село? — спросил он, решив если не снять, то отдалить момент объяснения: надо было разобраться в своих ощущениях, в мыслях.

— Сама не знаю.

Они миновали мостик и свернули на затравевшую, еще не избитую колесами полевую дорогу, узкую и глухую. Колеи еще хранили дневное тепло. Луна подымалась и светлела, наливаясь чистым тончайшим звоном. Над рожью, застывшей в ночной тишине, серебристо-сизые, качались тени, то прилегая, то опять взлетая. Аребин страшился взглянуть на Наталью. Неровная дорога как бы нарочно сталкивала их, они то и дело касались друг друга плечами.

— Судьба не баловала меня своим вниманием и заботой, она как будто мстила мне за что-то: красивая, да еще и счастливая — это уж слишком!.. И швыряла меня, словно мячик, туда-сюда… — В приглушенном голосе Натальи сквозила давняя боль и жалоба. — Куда только меня не заносило!.. В войну мы с мамой были эвакуированы в Татарию. Я работала в колхозе и за себя и за маму: ей все время нездоровилось. Мне едва исполнилось четырнадцать лет, когда села на трактор, — мужчин в то время не хватало. Руки у меня были худенькие, слабые, и мотор заводили коллективно — четыре или пять девчонок возьмемся за ручку и крутим… Смешно ужасно. Трактор представлялся нам живым существом, и мы уговаривали его: «Ну, миленький, ну, не капризничай, заведись…» Пахала землю… В соседнем конзаводе старик наездник научил меня укрощать лошадей. Храбрая была, ловкая, цепкая, словно кошка… Однажды заезжий циркач увидел меня на лошади и взял к себе в цирк наездницей. Выучилась, выступала на манеже… Вышла за этого человека замуж. Он был старше меня на шестнадцать лет. Это был жестокий и беспощадный человек, как вспомню — стучит в висках от ужаса. Ревновал меня. Но как! Со слежкой, с допросами. Один раз потребовал у меня подписку: я не должна не только разговаривать с гимнастом — был такой молодой человек, — но и глядеть в его сторону. И когда я случайно остановилась возле этого молодого человека — он о чем-то спросил, — муж, рассвирепев, ударил меня хлыстом. Я позабыла себя. Выхватила у мужа хлыст и изо всей силы, со всей ненавистью, какая во мне накопилась за всю совместную с ним жизнь, начала хлестать. Мне хотелось убить его. Оттащили… Цирк пришлось бросить. Осталась одна на всем свете — отец погиб на войне, мать умерла… Узнала из газеты о новом наборе студентов в сельскохозяйственный техникум в Лыскове. Поехала туда, поступила, окончила…

— Почему вы не выйдете замуж? — осторожно спросил Аребин, когда она замолчала. Он все еще не смел взглянуть на нее.

Наталья усмехнулась невесело:

— Найти мужа легко. Товарища выбрать трудно. — Нечаянно коснулась плечом плеча Аребина, отстранилась. — Где бы я ни появилась, куда бы ни повернулась, натыкаюсь на мужские взгляды. Одни из мужчин смотрят без зазрения совести, выпучив глаза, другие — с прищуром, прицеливаясь. Я знаю, о чем они думают: эх, хорошо бы с этой бабочкой провести ночку!.. Извините за цинизм, но именно так они и думают… Потом начинается неизбежное ухаживание. От этого становится и тошно и смешно. Результат один и тот же — месть со стороны отвергнутого. Переменила три колхоза. Этот четвертый. Здесь — Коптильников. И тоже с ухаживанием. Наверное, и отсюда уехала бы, и без сожаления, без боли — что терять здесь, что искать в другом месте?.. Появились вы…

Склонив голову, она молча прошла несколько шагов, задевая рукой за рожь, процеживая колосья между пальцев.

— Когда увидела вас, помните, вы сидели с Коптильниковым у двора? В сердце вошла иголочка, остро, больно…

Аребин чувствовал, что вместе с ее голосом, со словами наплывает на него туман; на миг пробился и встал перед глазами точеный профиль Ольги, заставил вздрогнуть, и снова заволокло взгляд туманом, вязким и сладким; руки пронизывала дрожь, которую не в силах был унять, и он сплел пальцы на груди.

Наталья произнесла чуть слышно:

— Сперва я обрадовалась вам… Потом поняла: одному из нас придется все-таки уехать. Очевидно, мне.

— Да, Наталья Ивановна, вам придется уехать, — глухо, через силу выговорил Аребин и оступился. Скосив глаза, он никого не увидел возле себя, круто обернулся.

Наталья убито стояла на том месте, где слова Аребина остановили ее. В лунном сиянии волосы ее, рассыпавшись, светились, будто горели холодным огнем. Ему показалось, что она медленно тает и сейчас исчезнет, растворится в этом живом струящемся мерцании.

Вот она, выждав какой-то момент, вскинула голову, волосы, искрясь, осыпали плечи белыми, словно накаленными прядями, блеснули зубы в слабой улыбке; руки медленно протянулись к нему. Это вольное и властное движение как бы отодвинуло прочь все, что связывало и останавливало Аребина. Он подошел к Наталье и жадно поцеловал — зубы коснулись зубов. Чуть приподняв ее, он сошел с дороги. Рожь захлестывала ноги, мешая идти…