Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

Прохоров чуть не подпрыгнул от изумления.

— Вот сморозил! Может, ты, как фокусник, из воздуха будешь их хватать? Я с тобой говорю всерьез.

Аребин подался к Прохорову.

— Скажите, Петр Маркелович, сколько на весь район потребуется леса, чтобы удовлетворить нужды колхозников? Полмиллиона кубометров, не меньше. Где вы возьмете столько древесины? Леса за Сурой вырубаются, их остается все меньше. А время не щадит колхозные постройки, крестьянские избы, они гниют. Пора подумать о жилищах для колхозников, об их быте всерьез. Пришла пора. Нужны межрайонные кирпичные заводы…

Прохоров приподнял руку.

— Постой, постой, передохни… Строить заводы нас не обязывали, Владимир Николаевич. Давать государству больше хлеба, молока, мяса — вот наша первоочередная обязанность. За это с нас спросится. А кирпичи… Хочешь, скажу тебе откровенно? Твои два года пролетят, оглянуться не успеешь. Укатишь назад в Москву. И лягут твои кирпичики мертвым грузом на шею колхознику; нас же и упрекнут: затеяли дело и только напортили… — Прохоров надел фуражку. — Одним словом, я своего согласия не даю.

Наталья Алгашова направилась к выходу, у порога задержалась.

— Я больше не нужна, Владимир Николаевич?

Аребин вопросительно взглянул на Прохорова, тот неопределенно пожал плечами. Наталья вышла. Прохоров понимающе улыбнулся и понизил голос.

— Человек ты в районе приметный… Поосторожней. — Он кивнул вслед ушедшей Наталье. — У нее глаза-то вон какие, так и тянут к себе, словно пропасти. Может, перевести ее в другое хозяйство?..

— Глаза работе не помеха, — сказал Аребин.

— Тебе виднее. Но имей в виду, если случится, всплывет такой щекотливый вопросец, — а они всплывают, товарищ Аребин, и нам частенько приходится возиться с ними, — знай, что я тебя по-дружески предупредил у самого, что называется, истока… — Прохоров толкнул плечом дверь и выскочил на улицу, по-мальчишески резво вспрыгнул в машину.

Аребин в волнении прошелся между столами, продолжая мысленно спорить и не соглашаться с Прохоровым. «Кирпичи делать мы будем!.. — повторял он про себя. — И за машины расплатимся. Если бы навели порядок в ценах на хлеб… Как бы мы воспрянули духом! А то столько валим хлеба, а денег все нет и нет… — Аребин улыбнулся. — Как вспыхнул Прохоров: слово „не хотим“ вызывает в нем немедленную, автоматическую реакцию… О Наталье вдруг заговорил…»

Он все тревожнее думал о Наталье. Когда Прохоров предложил перевести ее в другое хозяйство, в душе Аребина что-то дрогнуло. В тот момент его беспокоило только одно — не показать своего волнения, даже испуга; ладони его повлажнели.

Сумерки подгоняли Матвея Тужеркина, он «давил на всю железку», мчался, почти не тормозя на ухабах и рытвинах. Аребин, трясясь на сиденье с выпирающими пружинами, то и дело взлетал под самую крышу кабины, и от этих взлетов и ударов голова совсем вросла в плечи. При каждом особенно сильном встряхивании Мотя, не поворачивая лица, скупо ронял:

— Извиняюсь!..

Аребин, морщась от ушибов, все больше удивлялся неожиданной прыти водителя, обычно сдержанного, неходкого.

— Останови машину! — крикнул, наконец, Аребин. — Ну тебя к дьяволу! Исколотил всего. Куда ты рвешься?

— Темнота настигает, Владимир Николаевич, а у нас аккумулятор сел от старости. Извиняюсь! — обронил Мотя; жиденькие рыжие кружочки света не смогли пробить мглы, плотно залившей канаву, и машина норовисто подпрыгнула. — Шура Осокина велела прийти в читальню, дисциплина для меня — первейшая в жизни статья. Я не Ленька Кондаков какой-нибудь, который хочет — явится на собрание, хочет — мимо пройдет, лишь песню кинет в окошко. Комсомолец он, скажу вам, по названию только…

— А тракторист хороший, — заметил Аребин. — Я вот о чем думаю, Матвей: оставлять его бригадиром или другого подыскать, посолиднее? Уж больно необуздан, как бы в горячности не натворил чего… А без механизации работ нам зарез…

— Что вы, Владимир Николаевич, зачем его менять! В Леньке, это верно, бешеный домовой засел. И самомнения хоть отбавляй. Машина сломается — на азарте будет пахать, на самомнении. Да, да. Технику он знает, десятилетку окончил. Хоть и недолюбливаю его, но этого отнять у него не могу. Ох, извиняюсь!..

Взяв последний барьер, Тужеркин затормозил возле сельсовета, старого каменного здания, принадлежавшего когда-то кулаку Гришину. Внизу, в полуподвале, изба-читальня. В палисадничке желтыми лужицами зыбились жалобные отсветы окошек.

При появлении председателя парни и девушки, находившиеся в читальне, притихли. Шура Осокина встала навстречу вошедшим, пламенея от стыда за свой «культурный очаг», такой жалкий, неуютный: стены в тех местах, где обвалилась штукатурка, залеплены плакатами и репродукциями картин. От смущения Шура раздраженно приглаживала вьющуюся прядку на виске.

Кто-то пододвинул председателю табуретку, Аребин сел и огляделся.

От тусклой лампы и закопченного круга на потолке, от небеленых стен, от шкафов с неприкрывающимися дверцами, от запыленных стопок брошюр, от картины «Над вечным покоем» Левитана, столь неуместной, лишней здесь, повеяло на него неистребимой сиротской бедностью и тоской. «Радости здесь не почерпнешь, последнюю растеряешь, — мелькнула у Аребина мысль. — На первый случай надо отремонтировать эту комнату и выделить денег на книги. Тысячи три. Нет, полторы…» — Он ободряюще улыбнулся Шуре, усадил рядом с собой.

— Что приумолкли, ребята?

— Иной раз без начальства они, Владимир Николаевич, так распетушатся — спасу нет. — В голосе Моти Тужеркина прорывались покровительственные ноты старшего. — Кино, говорят, нет, спектаклей нет, книжных новинок нет… Какой, говорят, интерес для юношества жить здесь!.. Книжных новинок, видите ли, захотели!.. А брошюрки, как сажать картофель, как приучить курицу нести два яйца в день, как ухаживать за кожей лица, не желаете? Вот они, полный шкаф. Говорят, до войны валялись тут, и сейчас пылятся. Даже на курево не годятся, горьки.

Мотя засмеялся. Оживились и парни с девушками.

— Говорить нечего, и так все ясно. — Парень с ломающимся баском, Пандик Лизаров, тряхнул белыми, словно наклеенными кудрями. — Начальство на нас смотрит так: зачем вам клуб, все равно скоро в армию уйдете, а после армии в городе осядете. Если и возвернетесь, так женитесь — не до клуба. Вот и весь сказ… Начальству не до нас, молодежи.

— Лизаров! — одернула его Шура.

Парень осмелел.

— Видите, товарищ Аребин: чуть что не так выразился, секретарь наш, дерг тебя за полу — помалкивай. — Лизаров сердито повернулся к Шуре. — Если тебе любо сидеть в этой дыре, в читальне, ты и помалкивай!

Шура приподнялась — строгая наставница.