Александр Андреев - Грачи прилетели. Рассудите нас, люди

— Уходи! Не смей писать! Это наш дом!

Прохожие невольно задерживались возле нового строения и с нескрываемым изумлением подолгу озирали его со всех боков.

— Конечно, он городской человек и должен жить по-городскому, — замечал один уважительно к хозяину этого дома.

Второй вздыхал не без зависти:

— Ничего не скажешь, культура. Поживем — увидим, авось и мы себе поставим такие, когда разбогатеем. И мы, может, пошикуем напоследок жизни.

— Дожидайся! — скептически усмехался третий. — Завтра перед тобой двери настежь — входи, шикуй!

— Эх, не зажировал бы наш вожак в таких-то хоромах!

— Владимир Николаевич вроде не из таких. Не настаивал, сами приневолили. Пускай живет. А зажирует, так конец простой: вот бог, а вон порог, катись к чертовой бабушке! Власть свою проявить сумеем.

Мотя Тужеркин, Терентий Рыжов, Орешин и даже Алена Волкова, считавшие себя закадычными приятелями Аребина, со дня на день ждали приглашения на новоселье. До смерти хотелось поглядеть, не зашатаются ли стены и не обвалится ли потолок от веселья, от буйной пляски; но все они знали, что случится такое событие не раньше, как судьбы Аребина и Натальи Алгашовой окончательно совьются в одну веревочку.

В середине сентября Аребин, проводив сына в школу, отправился на заседание правления колхоза, назначенное на десять часов. По дороге он вспомнил весь свой разговор с Гришей.

— Кого ты думаешь пригласить сегодня на свой день рождения? — поинтересовался он. Мальчику исполнилось семь лет.

Гриша, не задумываясь, заученно перечислил:

— Федю Зайцева, Сашу Етуткова, Ромашку, Любу Осину… — Помолчал озадаченно, потом с разочарованием спросил: — А разве не в новый дом пригласим гостей?

— Там же голые стены, ни стола, ни стула. Надо хоть обставиться немного, тогда и приглашать.

Мальчик обвел взглядом тесную Аленину избенку.

— А здесь не повернуться… — И вдруг, запрокинув голову, радостно просветлев, посмотрел в лицо отцу. — Папа, а можно, я приглашу тетю Наташу? Знаешь, я, пожалуй, буду ходить к ней готовить уроки. У нее и другие ребята собираются. Она для нас патефон заводит, книжки читает… И вообще пусть она провожает меня в школу. А то бабка Алена все крестит меня, когда я ухожу, десять раз скажет, чтобы я старался, чтоб серпики приносил — так она пятерки называет, — чтоб не озорничал.

— Бабке хочется, чтобы ты хорошо учился, хорошо себя вел. Что же в этом плохого?

Гриша насупился, повторил упрямо:

— Пусть лучше тетя Наташа…

Аребин, шагая вдоль улицы, растроганно улыбался, поражаясь детскому безобманчивому чутью. «Надо зайти за Натальей, — подумал он. — Передать ей Гришину просьбу. Скрывать связь, о которой все уже знают, таиться нет никакого смысла: это лишь вызовет иронические усмешки».

Завернув к избе, где жила Наталья, он постучал по наличнику.

— Эй, хозяйка, долго спите!

Наталья толкнула створки рамы. Аребин как бы ослепленно мигнул. Наталья выглядела по-утреннему свежей, немного застенчивой, как молодое солнце. В густых ресницах еще пряталась дремота.

— Подожди немножко, я сейчас, — сказала Наталья и, отодвинувшись к зеркалу, заученным жестом поправила волосы, прикрыла их легкой косынкой, завязала концы под подбородком. Через минуту она сбежала с крылечка, спросила со счастливым смешком:

— На новоселье пригласишь?

— Обязательно, Наташа, — поспешно отозвался Аребин. — Только сперва проверить надо, во сколько мне станет этот домик.

Они пошли не торопясь вдоль улицы. В блеклом стынущем небе над селом, галдя и ссорясь, тянулись растрепанным караваном грачино-галочьи стаи. Молоденькие топольки, посаженные школьниками, теряли последние листочки, становясь еще более жалкими, беззащитными. По воздуху, колеблясь и изгибаясь, неся холодноватый блеск лезвия, плыли вязкие тенета. Тихо, на носочках, кралась по земле осень.

— Видишь, а ты боялся, — заговорила Наталья, поймав паутинку и наматывая ее на пальцы. — Не справимся, не уберемся, отстанем от других… Не отстали!

Члены правления были уже в сборе. Терентий Рыжов, Моросилов, Орешин, Павел Назаров, которого ввели в правление как секретаря партийной организации. Тут же, на правах активиста, находился Мотя Тужеркин, а также братья Аршиновы, как всегда аккуратные, деловитые, сохраняющие достоинство.

Аребин взглянул Папию в глаза, крупные и черные, с воспаленным блеском и красными жилками на белках, ободряюще кивнул, улыбаясь:

— Ну, прораб, подводи итоги: во сколько копеечек влетел нам председательский домик?

Папий, торопясь, развязал тесемочки папки. Оба брата, сдерживая волнение, заглянули в исписанный лист. Они были похожи на учеников, вызванных на экзамен.

— Копеечки такие, Владимир Николаевич, — с важностью начал старший Аршинов, прокашлявшись. — Кирпича ушло 22 тысячи, клади по 20 копеек за штуку — это, конечно, благодаря комсомольским воскресникам и субботникам или как они там называют свое шефство, — выходит 4400 рублей. Цемента ушло две с половиной тонны — 900 рублей, лесоматериалов — на 4630 рублей. Столярные работы — 1112 рублей. Подвозка песку и известки, краска, белила, стекло, скобяные товары… Итого 14 878 рублей. Я не считаю трудодней каменщикам и плотникам и всем, кто был занят на стройке. Работа исполнена за сорок два дня. Это при большом нашем старании. — Папий положил перед Аребиным листок со всеми подсчетами и отодвинулся на свое место, ожидая, что скажут члены правления.

— А ты не врешь, Папий? — грубовато спросил Терентий Рыжов. — Не загнул ли малость, не продешевил? Деревянный домишко обходится вдвое дороже…

— Это верно? — быстро спросил Аребин.

— В зависимости от дома, Владимир Николаевич, — подумав, ответил Папий.

Еруслан опередил его:

— Двадцать шесть тысяч, двадцать, восемнадцать, есть и двенадцать, но это крохотные…

Орешин обронил как будто с сожалением, с досадой:

— Мне в прошлом году обошелся в двадцать две тысячи. — Длинный нос его уныло свесился. — А он, домишко, уже окнами своими в карман мне заглядывает: как бы на ремонт вытянуть.

— Теперь на каменный дом денежки сберегай, — подсказал Мотя Тужеркин. — Считать ты умеешь. Только за шеей следи: сейчас она у тебя длинновата, а тогда от забот сделается вытяжение, как у гусака.

Аребин постучал ладонью по столу, обрывая Мотино остроумие.

— Выходит, каменные дома и дешевле, и прочнее, и просторнее.

— Совершенно верно, — отозвались братья Аршиновы; в них обнаружилось такое рвение, такая жажда деятельности, что казалось: мигни только — и они ринутся перестраивать на свой лад все село.

— Это мы и сами знаем, Владимир Николаевич, — сказал Терентий Рыжов. — Ты носом нас не тычь. Носу нашему, может, в рюмочку заглянуть не терпится. Каждый угол твоей избы должен быть обмыт, иначе по швам расползется. Это я заранее предсказываю.