Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Хороший он, Вася, правда? Настоящий! Раскрепощенный! За таким бы… Жаль, что не смогу с ним быть вот так, как с тобой.

— Отчего же?

— Отчего… — Ира скосила глаза в сторону. — Он сразу, Вася, поймет, какая я никудышная… И не смотри так удивленно. Это с виду я вроде прежняя, своя. А внутри, — в душе, Вася, все чужое… Я не для таких, как ты, как Олег, как Володька… Да, да, и Володька! Тот, конечно, по доброте душевной со мной терзался бы всю жизнь, а вы бы не вытерпели. Вы б меня бросили!

— Ирочка? Что ты? Да я…

Она показалась мне такой близкой, что голос дрогнул от желания сказать ей об этом. Но Ира остановила меня.

— Нет, нет, Вася! Пойми правильно. Я не отчего-то особенного к тебе так рванулась. Ничего этого нет. И не будет. Не может быть… Во мне не осталось ничего настоящего. Понимаешь? Вот, может, ты слышал, обо мне говорят, что я низко поступила с Елагиным? Будто, как его ранили, я к другому… К Аркадию… Неправда это. Я не притворялась перед Володей! Мне было приятно получать его горячие письма, знать, что он любит меня. Но он не стал моим одним-единственным. Понимаешь? Такого я и не жду, Вася. Я увлекаюсь на миг, и тут же — обратный ход, разложение целого на части. Для меня нет хороших людей вообще — самих по себе. Есть полезные и бесполезные, крепкие и слабые, от которых, как говорится, что-то можно иметь, воспользоваться их карьерой. Я такая, такая… Я знаешь кто? Я как сирена — увлечь способна, но обогреть — нет!..

Она уронила руки на колени. Я потер лоб, силясь понять Иру, помочь ей.

— Ты что-то путаешь… Наговариваешь на себя! Ты просто мрачно настроена.

— Нет, Вася, нет! — Ира поднялась и принялась поправлять у зеркала прическу и платье. Пригладила пальцами тонкие брови и вдруг, подбоченясь, тряхнула светлыми локонами. — Куда же ты, рыцарь, меня поведешь? Где твоя лодка? Или ладья?

Я растерянно встал:

— Лодка?! Не… не знаю. А ты всерьез? Или так… А может, тебе и не хочется?

— Ой, милый Вася! — тихо засмеялась Ирина. — Какой же ты все-таки славный! Мне хочется, Вася! Очень! Ты покажи мне свой мир…

— Свой мир?!

Снова присев на диван, она стала подпиливать длинные ногти.

— Испугался, глупенький?.. Будто не знаю, что мир твой сейчас — это все, что с тобой, да хаос в душе. Так? Ха! Или думаешь, я прошусь к тебе в гости? Ой, нет! О твоем доме, я кое-что слышала. Мне и тут, в милой обстановочке, и то… — Она задумчиво погладила щеку. — Мне много надо, Вася! Ой, много! Как злой пушкинской старухе! И… коль так все у меня повернулось, свое возьму. Ох, несладко будет тому, кому я достанусь, Вася! Ох, несладко!..

Я рассмеялся. С красивым спокойным лицом Ирины никак не вязались эти зловещие пророчества.

— Ты просто чернишь, наговариваешь на себя…

— Зачем? Чтобы отпугнуть тебя? Да с тебя нечего взять, Вася! Вы с Олегом люди чести, долга. Вы рыцари! А может, и провинциальные донкихоты… Вы другими не станете…

— Но… — Я все еще надеялся, что это игра. — Ты говоришь так, будто хочешь иного, да не можешь.

— Не могу, Вася. И наверно, не хочу. Видно, сломалась я, Вася, уступила силе. Помнишь, в школе? Я как замороженная была. За мной неотступно следила мать. Я кожей чувствовала повсюду ее предостерегающий взгляд. Потом… эвакуация. Я, как все, хотела на завод. Я б смогла — молодая, крепкая. Мать: «Нет! Кончай заново десятый класс. Стань отличницей. В Москву отвезу, в университет поступишь». Взяла к себе в школу старшей пионервожатой. Сидела два года в десятом классе, получила отличный аттестат. И вот Москва. Общежития нет. Сунула меня на квартиру к знакомому доценту. Чуть в ножки не кланялась. Доцент говорит: «Единственно, куда могу устроить, на философский». Ой, Вася, меня в могильный холод бросило. Я и слова-то этого толком не понимала — «философия», знала, премудрость какая-то. Мать, конечно, настояла, определила. Не уехала, пока меня, как выражалась, «в приличный круг» не ввела… Ой, Вася, что это за круг! Но я о нем рассказывать не буду, слишком долго… И попала я в этот круг и докатилась до диплома. Распределили в Сибирь. Мне бы тут поступить как люди. Но снова мать. К тому, к сему — и у меня уже свободный диплом. Сейчас привезла меня сюда. А тут знаю, что будет… Проведут преподавательницей в институт, а о заочной аспирантуре мать еще в Москве договорилась.

— М-да… Скверно…

— Что скверно? — Ира удивилась. — Быть кандидатом наук? — И рассмеялась. — Ой, миленький Вася! Совсем я тебе голову заморочила. А не за тем позвала. Захотелось прикоснуться к чему-то тогдашнему, светлому, душой отдохнуть. Ну ладно, рыцарь! Разговоры в сторону. Увезешь меня или нет? А? На лодке так на лодке! Только не утопи, гондольер!

— А плавать умеешь?

— Ты что? — удивилась Ира. — Я воды боюсь.

— Ладно! — Мне стало нечем дышать, захотелось на воздух. — Только захвати документ, чтобы лодку выдали. Мои в кителе остались.

— Я и еще кое-что захвачу! — Ира примерила перед зеркалом легкую газовую косынку. — Возьми в прихожей рюкзак. А я скоро.

Она вернулась с подкрашенными губами, в красивых модных туфельках. Я уставился на нее.

— Что, на каблуках нельзя? А! Наплевать!

Она крепко подхватила меня под руку, на лестнице осведомилась:

— Не боишься, если так по городу пройдем? В конце концов, мы одноклассники!.. А здорово это, что есть с кем душу отвести! Предупреждаю: я нынче буду делать сплошные глупости. В последний раз. Потом меня скрутят… Да! Расческу забыла… У тебя есть? Тогда вперед!..

На улице на нас оглядывались. Ира же цепко держала меня под руку и только щурила светлые глаза. Иногда ее пальцы вздрагивали, и я поворачивался к ней, ожидая слов. Но Ира молчала, а с мягких ее губ не сходила улыбка. Однажды я не выдержал:

— Ты что?

Она посмотрела на меня ликующим взглядом.

— Ничего. Мне просто хорошо.

И я подумал, что там, у себя, Ира нагородила чепухи от страха перед матерью. Ничего нет в Ире отравленного. Все-то она сочинила. Вот идет против солнца, легкая, ясная, и сама не ведает своего счастья. А вдруг это мне суждено его открыть? Не вправе разве взять ее под опеку? Весело стучавшая каблучками о мостовую бок о бок со мной, она показалась мне спутницей, дарованной судьбой.

Я сам взял Иру под руку, взглянул на глубоко открытую грудь.

— Сгоришь дотла! Прикрыться нечем? На воде солнце свирепое.

— Глупости! — Ира высвободилась, прибавила шагу. — Я ж тебе сказала, что весь день буду делать глупости.

Она набросила на грудь прозрачную косынку. Светлая узкая юбка, мельча шаг, подчеркивала легкость и силу ног, туго обтянутых золотистым шелком. Тонкая талия перехвачена черным ремешком, и плечи кажутся широкими, пышными.

«Врет она все про себя. Врет», — твердо решил я. А Ира жадно втянула воздух и легонько задела меня бедром.