Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— И вообще народец-то из вас вышел некрупный. Кто на заводе застрял, на побегушках у начальства, — она злорадно кивнула на Хаперского — кто приткнулся яружкой…

— Ярыжкой, мама, — тихо поправила Раиса.

Олимпиада уронила тяжелые веки, будто хотела приструнить дочь, но вдруг до бледных десен обнажила в улыбке крупные зубы.

— Вы знакомы, Василий Савельевич? — Она кивнула на Раису. — Моя старшая. Филолог. Аспирантка-заочница. Внука успела мне подарить. Муж-то покажется, Рая?

— Нет! В колхоз укатил с утра.

— Синицын муж-то ее. Должны его знать. Всех вас в комсомол принимал.

— Секретарь горкома комсомола?

— Теперь бери выше! Горкома партии! После фронта выдвинули… Ну а Ирочка наша тоже университет закончила. Философский факультет. Вот вернулась с дипломом. Мне говорили: «Куда идет? Не девчоночье дело… И призвания к этому нет». А я знаю одно: высшее образование — безразлично какое — есть высшее образование. А философский — что ж? Тут тебе и лекторство, и все, что хочешь. С ним не пропадешь. А теперь вот заявка пришла из Москвы. На курсы повышения квалификации преподавателей общественных наук.

— Нет, мама, — вмешалась Раиса. — Ничего не выйдет. Синицын заершился: «Я против буду. У Иры преподавательского стажа нет. Кумовством пахнет»…

— Кумовством? — Лицо Олимпиады Власьевны сразу огрузло. — Чего он понимает? Да я без него обойдусь! Слава богу, сама двадцать лет педагог!

— Не надо, мамочка, — кротко вмешалась Ира. — Мы ж говорили об этом…

— Говорили! И еще будем говорить! — повысила голос Олимпиада. — А что? Терпеть не могу ханжества. Ожидать, когда счастье с неба свалится? Ожидай! А в это время кто-то, в сто раз хуже тебя, локтями всех растолкает да место твое и займет! С какой стати уступать? Да если бы я так, как ты, рассуждала, сидели б вы тут с дипломами? Как же! Вот у него, — Олимпиада Власьевна ткнула пальцем в Хаперского, — стружку бы на станках гнали. А теперь, конечно, вам можно и чистоплюйством заниматься. То — неудобно, это — нехорошо. А мне удобно было? Посудите сами, Василий Савельевич, я с ними двоими из деревни в опорках ушла…

И я вновь услышал историю, слышанную в бытность школьником. Но теперь она не поразила меня, — и не такого наслушался! — показалась заурядной, как и сама Олимпиада, рыхлая, грузная.

Ира слушала мать, прикрыв глаза. Нежные щеки ее розовели, будто цвели. В уголках глаз блестели слезинки. Приложив к вискам согнутые пальцы, Ира вздохнула, и ее мимолетный взгляд будто снова что-то мне посулил.

— Если Ира пожелает устроиться в здешний институт, могу посодействовать. У меня тут куча знакомых, — уловив паузу, небрежно напомнил о себе Хаперский. — Сейчас, например, ищут замдекана на заочное отделение…

Олимпиада Власьевна на Аркадия не взглянула, но нить рассказа потеряла.

— Значит, диплом вам надо еще добывать? — спросила меня, явно думая над словами Хаперского. — Вам под силу работать и учиться. На заочном спрос поменьше, а диплом выдают тот же.

— Знать бы, что выбрать, чему учиться, — сказал я, больше адресуясь к Ирине. — Во все стороны тянет…

Олимпиада ответила скороговоркой, сердито:

— Диплом получи, потом выбирай! Куда сейчас без высшего образования? Отец-то жив? Нет? А мать? Ей помогать надо?

— У нее своя жизнь.

— Как это так?

— Ну, взгляды свои…

— А с Олегом вы соседи? И правду говорят, что жить без него не можете?

— Скорее с ним не могу, — бездумно, ради игры слов, откликнулся я. — Слишком привязываюсь.

— Да, привязанности — архаизм. Так я выразилась, Рая? Кто привязывается-то? Лошадь к забору…

Мне надоело быть испытуемым, а что-то сулящие взгляды Ирины будоражили. Захотелось сказать свое, необычное, и я… припомнил цитату из Олегова блокнота.

— Вот, о привязанностях… Есть у Гольбаха…

— Кто такой? — насторожилась Олимпиада Власьевна. — Еврей?

— По-моему, немец, но жил во Франции. Его главный труд сожгли по решению парламента.

— Не знаю, не знаю! — Олимпиада Власьевна недовольно затрясла головой. — Люди часто засоряют мозги всякой чепухой. А потом от безделья в этом хламе копаются. Так что же твой философ изрек?

У меня уже пропала охота звать на помощь мудреца. Но Ира вновь дотронулась до моей руки.

— А правда, что?

— Ну, приблизительно так… Чтобы наше счастье было прочно, мы нуждаемся в привязанности и помощи окружающих нас людей; последние же согласятся любить и уважать нас, помогать в наших планах, работать для нашего счастья лишь в той мере, в какой мы готовы работать для их благополучия.

Ира обласкала меня тайным взглядом сообщницы. А Олимпиада Власьевна повернулась ко мне спиной.

— Как хотите… Я без этой премудрости век прожила! Главное — здравый смысл, трезвый взгляд на вещи. Ничего не приукрашивать и надеяться только на себя. А ежели и на что кроме, то не на привязанности… На связи!.. Так что же вы не кушаете? Тут и жаркое, и холодное. Чего не хватает? Я вот как-то подумала: чем мы хуже прежних дворян живем? Что они ели? Помните, у Пушкина? «Бутерброд не лезет в рот, пастила не хороша без тебя, моя душа». Так, что ли, Рая? Подумаешь, бутерброд, пастила! По мне, чтобы стол был отменный. Самой-то чревоугодничать фигура не позволяет. А как другие едят, смотреть люблю.

Но, пригласив нас к столу, Олимпиада Власьевна вдруг сникла, огрузла.

— А ведь надо в эту проклятую деревню ехать! — сказала, обратясь к Раисе. — Предупредить бы Елагину, что Ирку встречаем, может, кого-либо послала вместо меня… Да, не привыкла я кланяться! Не умею в подчиненных ходить! Хоть маленькую, да свою волю имела. А тут… — И словно ее подхлестнули: — Кто по эвакуациям мотался, а кто здесь отсиделся. Теперь, как короли, на тронных местах.

— Вам, Олимпиада Власьевна, предлагали другую школу, — нагловато вставил Хаперский, продолжая свою непонятную игру.

— Другую? А зачем мне другая-то? Пусть вернут старое место! Нет, Вася, честно-то сказать, что же это получается?.. Немец — к городу. А мне сидеть и ждать указаний? Каких? Да меня б первую к стенке повели! Врагов и завистников было — не счесть! Винтовку брать? Не удержу ее. Так я в свою квартиру школьную уборщицу прописала — и на завод: «Возьмите с собой!» И потащила свои кости в Сибирь! Все бросила! Все! А кое-кто и не думал с места трогаться. Отсиделись. Хорошо, немец сюда не дошел. А то и служили б ему! Тьфу!..

— У Елизаветы Александровны большой авторитет в городе, — гнул свою линию Аркадий. — О ней даже «Учительская газета» писала… И портрет помещали…

Олимпиада Власьевна вся подобралась, однако ответила Хаперскому ледяным тоном:

— А ты меня не подстрекай! Может, я и не о ней говорю. Ишь какой догадливый! У меня свое разумение. А тебя насквозь вижу.