Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— А это не гулять. Не ради личного удовольствия. Какой я государству полезней — темный, как ты, раб инстинктов, или образованный?

Найденыш обиделся, ушел на аэродром один, а к вечеру узнает:

— Пролеткин-то на «губе»! Доучился! Просил отпуск на экзамены, а Куркуль ему десять суток строгача отвалил! За пререкания…

Виктор — к гауптвахте, а там часовой из новобранцев — сразу за затвор. Покрутился Найденыш — и в город. Дома хоть вой, тоска. Койка Олегова пустая, книги грудой на столе, письмо от Нади пришло. Ну и вскрыл письмо, все-таки к Олегу поближе. Пишет девчонка, что тоскует, встречи ждет. Она, мол, возьмет дней на пять отпуск за свой счет и вырвется в Москву. Может, пишет, хоть в театр вместе сходят. Какой уже год поврозь? Олег ее, видно, просил задачку разобрать с интегралами. Она прислала ему решение. И так-то все выглядело у них красиво, аж страшно Найденышу стало!

Утром сбегал он в магазин, купил курева, еды кой-какой — и на аэродром. К счастью, часовой у гауптвахты на этот раз оказался знакомый.

— Передай! — говорит Виктор.

— Это ты зря, — ответил приятель. — Олегу дежурные с камбуза бачок вчерашнего борща приволокли с мясом и каши котелок. Курорт — не губа!

А Олег услышал голос Найденыша и в дверях показался.

— Витька, — говорит, — отнеси этот пакет лично начальнику политотдела: к нему можно без инстанций. Тут о моем отпуске. Не примет мер, в Москву напишу — министру или самому Сталину.

Что было в письме, неизвестно, но, видно, крепко завернул Олег на политической подкладке. Начальник политотдела уже через день прикатил в полк и созвал партийное собрание. Туда и Олега с гауптвахты затребовали. Долго собрание шло, а Виктор томился в ожидании. А когда двери распахнулись, первым выскочил из ленкомнаты Куркуль — красный, злой. Найденыш ему козырнул — тот даже не ответил. А после всех Олег появился.

— Чего это с майором? Пропесочили, что ли?

— Зачем пропесочили? Так, поговорили малость.

— Пустят тебя на экзамены?

— А как же иначе? Чудак! Я ж не для себя учусь… Все! Перчатка брошена! Провалюсь — житья не дадут… Позор!

Олег признался потом, что в первую свою московскую сессию ни дней, ни ночей не различал. И Наде отказал в свидании до лучших времен. Зато привез шесть пятерок в зачетной книжке.

У кого только в руках она не побывала! Даже Куркуль попросил ее как-то у Олега — посопел, покряхтел и примирительно махнул рукой.

— Что ж, учись! Может, ты и прав. А я вот не умею ни на что службу разменивать.

Олег стал фигурой в полку. Ему разрешили в нелетную погоду подучивать желающих поступить в институт. На следующую осень уже двенадцать человек заочниками стали — не полк, а вуз! Службу, конечно, несли как положено, даже лучше, чем прежде. Народ — он какой? Ему навстречу шагни, душу уважь — отплатит сторицей. И Виктора Олег доконал разговорами о смысле жизни. Стал и Найденыш досадовать, что в свое время поленился десятилетку окончить.

— А ты сразу поступай в десятый! — придумал Олег. — Экстерн сейчас разрешен.

— Из восьмого-то? Спятил? Я в таблице умножения путаюсь.

— Вот и учи за все классы! Так, чтобы кровь из носу, а в десятый поступить! Целый год впереди, помогу подготовиться. Нас избаловали — как по рельсам в науку катят. А было как? Циолковский — самоучка. Мичурин — самоучка, Белинский, считай, тоже самоучка, его из университета вышибли. А Ленин? Экстерном курс юридических наук с блеском сдал. Решись и ты! Вытяни! Всю жизнь уважать себя станешь!

И решил, в конце концов, Найденыш себя уважать. Утром выскакивали они с Олегом ни свет ни заря в одних трусиках — бегали, обтирались снегом: нервы закаляли. Потом пробежка до аэродрома, а попадут домой — к железной печке. Только возле нее и держалось тепло в их холостяцкой квартире. Часов до двух ночи корпят над книгами, пока у Виктора в голове синус за косинус не зайдет. А Олег довольнешенек. Похаживает дрессировщиком!

«Погоди, — грозил про себя Найденыш, — придет срок, за все мытарства с тобой рассчитаюсь!..»

И вот за тысячи верст прикатил Найденыш «рассчитываться»…

Признаться, я рассеянно слушал этот рассказ. По сей причине и передаю его с пятого на десятое. Все вышло по-Олегову, Найденыш десятилетку окончил. Умеет Олег, когда нужно, «выжать сок». И не только из себя.

Положим, корысти ему от этого никакой. Как говорится, ни чинов, ни орденов. Одни беспокойства да хлопоты. И, спора нет, куда как важно вывести из тупика чью-нибудь судьбу, тем паче в юные, поворотные годы! Кто предскажет теперь, куда вознесут Найденыша его заново пробужденные силы, надежды? Глядь, и сам Олег останется за его спиной!..

Все так. И разумом я понимал, что все это даже прекрасно. Но у меня буквально выгибалась спина от желания сбежать при возникшей вдруг мысли, что и меня Олег позвал за собой, чтобы, как прежде, «выжимать сок». Однако мои догадки и размышления скакали от Олега с Найденышем и к Зойке, к Хаперскому, к матери — и я под всю эту путаницу последних дней впал то ли в дрему, то ли в полузабытье. Густые кроны деревьев зашептались надо мной, будто я брел по лесу. Нога тонула в замшелых тропинках, а я все лез в чащу, дальше и дальше, пока не забрался в такую глухомань, что поднял голову и с изумлением огляделся…

Сморенные солнцем, дремали в саду вишни. Найденыш, поджав под себя ноги, ритмично втыкал в землю самодельный нож из каленой самолетной расчалки с рукоятью, набранной из кусочков плексигласа и цветной пластмассы. Я улыбнулся, как улыбаются старшие детям, и вдруг услышал тоскливый, но уже громкий голос матери, приникшей к забору:

— Васятка, Васятка!..

— Тебя? — Найденыш вскочил. — И мне пора! Надо с военкоматом формальности порешить. Завтра в цех. И жилье нам с подружкой поищу. У нас договор: как устроюсь — вызову. Эх, прощай холостяцкая жизнь!..

— Васятка! Тебя тут ждут… — громко позвала мать.

Выставив стул на середину комнаты, в нашем доме сидел Аркадий Хаперский. Увидев меня, шумно поднялся.

— Уф! Наконец-то! Еще минута, и сдох бы. Неважно живут гвардейские офицеры! Говорю тебе: нанимайся в газету! Им полсекции в новом доме сулят — все удобства. Отхватишь комнату, а мать пусть тут за садиком смотрит — дача будет. Ну! Собирайся! Чечулиных навестим. Ира вернулась, тебя зовет.

— Меня?!

— Ну да! Одевайся! Не ей, а мне одолжение сделаешь. Потом объясню почему. Тебе прогуляться к ним — пустяк. А для меня эта встреча — все!

Я был в довоенных шароварах, линялой майке. Взглянув на Хаперского, тоже решил обновить свой гражданский костюм, но Аркадий запротестовал:

— Э, нет! Мундир! Со всеми регалиями! Нам крепость брать!

Мать издала испуганный звук. Чтоб поскорей увести от нее Аркадия, я не стал спорить, надел форму, впервые поцеловал мать — в лоб: