Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Никому еще невдомек, куда начальник политотдела клонит. А он — в лобовую:

— Всем сразу никак нельзя уходить. Надо молодняк подучить. И тут вся надежда на вас, коммунисты и комсомольцы. Нам дали право зачислять вас в сверхсрочники — на два, три года. Не в приказном порядке, а только с согласия. Но разве надо приказывать быть патриотами? Уверен, мы завтра же получим от вас рапорты о переходе на сверхсрочную службу.

— И Олег, конечно, первый? — снова подсказал я Найденышу.

— Нет! Первыми, представь себе, прямо на собрании выскочили два матерых «сачка». Тебе известно это сословие? «Мы работы не боимся, но работать не пойдем, руки, ноги отрубите, мы на пузе уползем…» Так вот… Взвесили они права сверхсрочников — жить на частной квартире, жениться, ходить без строя, вне службы в гражданском костюме и к тому же денежки неплохие получать при бесплатной кормежке. Так им что? Где бы ни работать, лишь бы не работать! И они во всю глотку: «Мы — патриоты!»

После собрания эти «сачки» — к Олегу — героями: он карикатуры на них рисовал в стенгазете, высмеивал: «Лодыри, тунеядцы»… А тут они:

— Что, комсорг? Кто для себя живет, а кто для общества? Где ж твоя совесть? Небось к мамочке на пироги, к миленькой под бочок! А авиация пропадай!

— Наплюй на этих трепачей! — утешал его Найденыш.

А Олег желваками играет:

— Нельзя мне на сверхсрочную! Понимаешь? Мать сколько лет одна. С Зойкой толком не знаю что происходит. Надю в монашку превратил. А главное, живешь тут вполсилы, вполдуши. На гражданке я б нагрузился по макушку и…

— Так демобилизуйся!

— А эти «сачки» останутся? Да? Не выйдет!

— Тебе-то до них что? Есть начальство.

— А я таких скорпионов с детства не выношу. Ты ж знаешь, как отец мой погиб…

Наутро эти «сачки» снова к Пролеткину. Так уж выходит, что Олег всегда вызывает огонь на себя, не умеет маскироваться.

— Фразер! Прижало — сразу в кусты!

Тут Олег и не выдержал:

— Хорошо! Я останусь! — говорит. — Останусь, чтобы вас, «сачков», отсюда помели хлеб горбом, а не хитростью зарабатывать.

Он тут же сочинил рапорт, отдал старшине и вдруг давай всех ребят агитировать:

— Братцы, оставайтесь кто может! Я подумал: не потерянное будет время. Молодняк подучим и сами станем учиться — заочно. Могу подзаняться с теми, кто школьные азы подзабыл. Самодеятельность наладим, концерты… Не война же! Заживем по-людски.

И такая в нем убежденность созрела, что, прикинув и так и сяк, многие сели писать рапорта. Кроме тех, ясное дело, у кого дома хоть плачь.

— А эти «сачки»?

— Их два часа на собрании обсуждали. Оставили на сверхсрочную до первого предупреждения.

После этого Олег и развернулся. Дали ему отпуск как сверхсрочнику. Он заехал в Москву и заочником в университет имени Ломоносова поступил — тоже не без приключений: прием-то к его приезду уже был закончен!.. Но у Олега аттестат отличника, он фронтовик. Пошел в партком, в ректорат, да так обставил дело, что всем стало ясно: не примут Пролеткина, год у него пропадает — перед обществом преступление. Приняли…

Куркуль — так прозвали вредного майора, — узнав, что Олег в науку ударился, прямо в тень его превратился, норовил доказать, что солдат и вуз несовместимы. Даже на старт во время полетов пыль приходил глотать. Пока самолет в воздухе, механику с мотористом что делать? Сидят и анекдоты перебирают. А Олег книжку из комбинезона — и в сторонку. Куркуль однажды на него и налетел:

— Встать! С книжечкой полеживаете?

— Так точно! — Олег отвечает. — Полезнее все же, чем анекдоты травить.

— Запрещаю носить с собой книги! Солдат, пока он солдат, должен службу блюсти, а не корчить из себя академика!..

Как сверхсрочники, Найденыш с Олегом сняли в городе квартиру. Тут никто не мешал Олегу корпеть над книжками за полночь. А наутро, перемеряя ежедневные пять километров от города до аэродрома, он все, что извлек из книг и передумал, обрушивал на Виктора.

— «Гомо сапиенс» — так по-латыни наименован в ряду млекопитающих человек. Единственное разумное существо! — рассуждал, например, Олег. — Значит, человек тем больше человек, чем глубже его главное отличие от животного. Чем острее и шире его разум! Чем больше его поступки подчиняются разуму. И не капризному частному разуму, заметь! Разуму с большой буквы, отшлифованному опытом человечества за всю его историю… Надо учиться, Виктор! Надо все познать, чтобы стать воистину человеком! Тогда и радости жизнь подарит достойные, а не расхожие, грошовые. Ведь мы иногда в своих поступках хуже животных… Вот убили у меня отца. Можно сказать, растерзали — как фашисты, как звери. Почему? Животный страх у этого Митьки оказался сильнее разума. И был он не человеком, а дикарем! Питекантропом! Потому я с тех пор и не переношу дикостей обывательской жизни.

Найденыш не все понимал, прятался от Олега за смешками, но душа его от такой пропаганды зудела, и он злился: «Уйду от тебя! Квартиру сменю!» Жизнь-то пошла кувырком!..

Вечером Виктор умоется и, естественно, к Олегу:

— Жрать будем?

А тот уже не видит и не слышит — в книгах зарылся. Обозлится, гаркнет:

— Чего пристал? Жри!

— Так ведь готовить надо, как разум подсказывает!

— Готовь!

— Я что тебе, слуга?

— А я тебя и не прошу ни о чем.

Уйдет Виктор, хлопнет дверью. Куда? К таким же сверхсрочникам козла забивать, пиво потягивать, или к девчонкам в общежитие ткацкой фабрики. А Олег как заноза в сердце. И удовольствие уже не в удовольствие. И с людьми нужного общения нет. Не выдержит Найденыш, махнет домой. Ужин приготовит, а Олег съест и не заметит, что проглотил. Спать ляжет Виктор — заснуть не может: Олег шуршит бумажками, пером скрипит. И знает, злодей, что Виктор не спит: потянется, вздохнет:

— Все-таки человек недалек еще от животных. Треть жизни дрыхнет! Десятую — проедает. Четверть — в лень перегоняет! На разумное-то с гулькин нос остается!

Брякнется на постель и давай шпарить о происхождении семьи и частной собственности, об истории Древней Греции, об интегралах и дифференциалах — Виктора и во сне своим голосом долбит.

Утром проснется Найденыш — глаза слипаются, злой, дай бог ноги от Олега! Сил нет на аэродром рядом вышагивать да проповеди слушать. Днем то там, то сям по-солдатски прикорнет, доберет украденный сон, а к вечеру снова Олега разыскивает, чтобы вместе домой возвращаться, — злости хватало только на полдня.

В полку не верили, что вытянет Олег экзамены в МГУ. Пять лет не брать в руки книги и вдруг самому, без посторонней помощи, забраться в высшие материи! И вот приходит Олегу из Москвы вызов — явиться на зимнюю сессию. Солидная бумага, с гербом и печатями. Вызов на двадцать дней.

— Кто же разрешит тебе уехать? Отпуск-то отгулял? — сомневался Виктор.