Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Не беспокойся. Я скоро…

На улице Аркадий крепко подхватил меня под руку, словно боялся, что сбегу.

— Не рад мне после лесных разговоров? — загудел над ухом. — Но я тебе благодарен, полегче стало: очистился. Теперь хочу с Иркой помириться. Она с матерью шла сегодня с вокзала и даже со мной не поздоровалась. Важная стала, как королева. Увидишь… А знаешь почему? — Он оглянулся по сторонам, понизил голос. — Я тебе вчера не все рассказал, вернее, не все так, как оно получилось. Мы с Иркой даже день свадьбы назначали. Но за меня вдруг взялись, чтоб навсегда в Сибири оставить: там новый завод задумали строить. Вот и пришлось спешно сматываться. Это мои старики в романтики на старость лет записались, Сибирь им понравилась, а по мне приятней давно обжитое… Мы крепко рассорились.

Я дернулся, чтобы уйти, но Аркадий еще крепче прижал мой локоть.

— Василий! Прошу тебя! Вечным должником твоим стану! Пригожусь!

Я поддался на уговоры — в угоду не ему, а своему разбуженному любопытству: Ира приехала!

Возле базара Хаперский остановился.

— Заглянем? Цветов купим. Мол, с приездом и прочее. Не дикари же!

Выбирая букет, ворчал:

— Провинция! Бумажкой не обернут. Зайдем в киоск, купим газету?

Остановился он и перед чистильщиком обуви, заставив старика армянина надраить наши и без того блестящие ботинки. Он и у парикмахерской приостановился, но мы оба были выбриты. За суетливостью прятал он замешательство.

— Посмотрим, как встретят, — проговорил, когда вышли к шоссе. — Авось не съедят! Скажи, что ты меня привел.

— Я врать не умею.

— Тогда молчи. Все само устроится.

Я шел за ним, как ходят солдаты в нудный наряд. Меня не радовали обветшавшие за войну дома, заборы, изрытый меж пыльным шоссе и тротуаром пустырь, где на солнцепеке с носилками и лопатами ковырялись в желтой глине люди, будто с запозданием рыли оборонительные сооружения.

— Зачем все раскопали? — спросил я Аркадия.

— А? Тут-то?.. Конку, то бишь трамвай, надумали пускать. Народная стройка, — усмехнулся: — Водопровод, сработанный еще рабами Рима…

В старом городе мне стало интересней, а у дома с синим пропеллером над дверью я задержался — тут по-прежнему был аэроклуб.

— Дурачье не перевелось, — усмехнулся Аркадий. — Как же — крылья!.

Поглазел я и на витрину книжного магазина; сюда мы частенько бегали с Олегом.

— Если из книг что надо, мне скажи, — опять напомнил о себе Аркадий. — Сам ничего путного не достанешь.

А когда миновали мы ряд старинных домов-близнецов и увидели Иринин — с обрушенным балконом, с заколоченной парадной дверью, — даже Аркадий на мгновение привалился к стене:

— Э, черт! Опять как мальчишка!..

Да и меня поразило, как до странности четко припомнилось все, что когда-то задело за сердце.

Каменная арка с обгрызенной штукатуркой — возле нее в ту весну поджидал меня расстроенный Аркадий. Крышка гидранта во дворе — на ней поскользнулась Ира. В подъезде, где мы с ней от Аркадия спрятались, я остановился перевести дух.

— Пошли, пошли! Как договорились, ты первый, — подтолкнул Аркадий.

Я удивился бы, отвори дверь не Ира. Но, как и прежде, не спросив, кто стучит, она широко распахнула ее и воскликнула:

— Ой, мама!

Потом, всплеснув руками, рассмеялась над старой своей привычкой, ласково прищурила светлые глаза и, дав волю неудержимой улыбке, замерла, разглядывая меня.

— Что же ты стоишь? — с зазывной ласковостью прошептала наконец. — Проходи, пожалуйста. Я очень тебе рада.

И тут из кухни вышла Олимпиада Власьевна. Прижав к полной груди локти, слегка покачиваясь, она подплыла к нам, не сводя с меня глаз, готовых, казалось, плеснуть кипятком. Но в какой-то миг глаза ее дрогнули, и я чуть было не обнял эту женщину, потому что она, как для объятий, раскрылила руки. Но тут же, сложив их на груди, Олимпиада лишь оглядела меня с ног до головы и спросила, манерно растягивая слова:

— Кто же это, Ирина? Протасов? Протасов?.. Почему не помню? А величать как? Василий? А по отчеству? Савельевич? Вы извините, Василий Савельевич, — глаза ее стали насмешливыми, — я растерялась, увидев такого героя. Проходите. Вы очень кстати, а то мы сидим здесь, три бабы… Чего уж там? Теперь можно и так говорить, дочери взрослые… Сидим и скучаем… Милости прошу!

Я замешкался, взглянул под вешалку, она рассмеялась:

— Шлепанцы ищете? Нету, нету! Где уж нынче порядок блюсти? Нервы не те! Проходите…

И тут в прихожую с букетом в руках проскользнул из-за двери Хаперский.

— Здравствуйте… — Он как-то натянуто осклабился, слегка поклонился. — Встретил Василия, спрашиваю: «Куда?» Говорит: «Ира приехала». Я и присоединился.

Лица Чечулиных вытянулись. Ира, не взяв цветы, отступила в комнату, мать небрежно бросила:

— Что ж! Зашел, выгонять не буду. А веник свой кинь у порога, на обратном пути захватишь. Мусора не держу.

— Ах, к нам гости! — С дивана в гостиной поднялась Раиса, полнотой догнавшая мать. — А я немного вздремнула… Милости просим.

Перед Раисой стоял накрытый стол с початой бутылкой легкого вина.

— Баловались в честь Ириного приезда, — объяснила Олимпиада Власьевна, передвигая посуду. — Ты, Аринушка, принеси тарелки, попотчуй гостей.

Сказала для вида, потому что свой стул повернула спинкой к столу и Аркадия усадила в сторонке. А меня, присев на диван, кивками поманила к себе Ирина — тронула прохладными пальцами мою руку и прошептала, словно что-то суля:

— Ну, здравствуй… — И тут же чинно выпрямилась.

— Что ж, Аркадий? Говорят, свадьба скоро? — на всю квартиру спросила Олимпиада Власьевна.

— Чья? — Аркадий отозвался не сразу.

— Жить-то у генерала будете? — насмешливо намекнула Раиса.

— Ах, вот вы о чем? — Аркадий лениво поднялся. — Сплетни! Никакой свадьбы не будет.

— Отказала?! — в один голос воскликнули мать и Раиса.

Аркадий усмехнулся, потрогал безделушки на комоде.

— Ого! Кедровая шишка! Из Сибири привезли? Ты видел кедры, Василий?

Он ловко отвлек Чечулиных на меня.

— Так, так, Василий Савельевич, — сказала Олимпиада Власьевна, повернув стул в мою сторону. — А я ведь вас теперь вспомнила. Сразу-то не смогла. Память ненадежная, склероз, наверно… Вы ж за этим, как тень, ходили… Ну как его? Длинноногого? Вот забыла…

— За Пролеткиным? — подсказала Раиса.

— Вот, вот… За этим политиканом. А теперь-то, наверно, наоборот? А? Сам-то он только старшим сержантом вернулся. А что комсоргом стал на заводе, тоже пустое. Это не профессия. Сегодня ты, завтра я…

— Олимпиада Власьевна, Пролеткин ведь не сам по себе, — снисходительно вставил Хаперский. — Его горком направил.

Олимпиада даже не повернулась к Аркадию. Выждала, пока замолчит, и продолжала свое: