Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Зачем же подстрекать? — возразил Аркадий. — Я отдаю Елагиной дань. Ее не только как директора ценят. За честь считают в доме ее побывать.

Чечулина все-таки не выдержала.

— На какую только пакость люди не поддаются!.. Ладно! Ты-то зачем снова припожаловал к нам, Хаперский? Из любопытства или с расчетом? Я ж понимаю: Протасов — ширма.

— Какой же расчет? — Аркадий пожал плечами. — Давно хотел зайти. Должник ваш. Не забуду, как вы меня на ноги поставили.

— Скажите-ка! Помнит… — Чечулина усмехнулась. — Рая, а куда ты расписание автобусов задевала? Надо ехать. А то ведь эта барынька отчет потребует: «Как съездили?» Все ведь ради кокетства затевает. Чтобы выделиться. Шефство городской школы над сельской… Никто и не просил об этом. Никто не подсказывал! Все выдумки показушные. А в школе разболтанность, никаких авторитетов! На урок идти страшно… Того и гляди, какой-нибудь сопляк начнет свое мнение высказывать… И как я поеду? Мешочники, молочницы — отвыкла!

— А далеко ли вам ехать? — все с той же холодной вежливостью осведомился Аркадий. — Я бы мог машину достать.

— Директорскую небось? Еще арестуют в ней!

— Могу и проводить…

Олимпиада Власьевна быстрым взглядом переадресовала эти слова старшей дочери, та опустила глаза.

— А что, мама? — сказала с состраданием в голосе. — И я провожу.

— Так я мигом! — Аркадий преобразился. — Через дорогу перейти! Редактор мой друг, не откажет.

Забыв о нас с Ириной, Олимпиада Власьевна зашепталась с Раисой. А Ира, отойдя к окну, поманила за собой и меня.

— Жарко нынче, — сказала чуть слышно Ира, осторожно взбив мягкие волосы. — Мама теперь раньше завтрашнего вечера не вернется. А может, и ты меня куда-нибудь увезешь, Вася?

— Жаль, машину мне не подадут… — Я принял ее слова за шутку. — Если только лодку…

Но Ира не шутила. Покрутила пуговицу моего кителя и шепнула:

— Сегодня — нет. Устала я с дороги. А завтра утром давай удерем. Идет? — И вдруг, оставив меня в покое, громко объявила: — Мама, Васе нужно уйти, а он стесняется… Вы его извините?

— Конечно, конечно, до свидания, Вася! — Олимпиада Власьевна тотчас протянула мне руку. — Извини и ты меня, ежели что не так. Я человек прямой. Без елагинских штучек.

— До завтра… — проводив меня к двери, жарко шепнула Ирина.

Она стала неотразимо красивой. И больше того — доступной в своей неподдельной, влекущей красе, которой она и сама любовалась, и меня, не скупясь, допускала до нее.

Я, как и в ту свою последнюю школьную весну, долго блуждал по городу. Но уже без смятения, восторга или удивления. Только с нежданной в душе наполненностью от встречи с Ирой, с тихой радостью оттого, что я есть, живу, могу погружаться в свои еще непонятные, но приятные ощущения.

На улице нашей сумерничали — на лавочках, на крылечках, у распахнутых окон домов. Еще издали я увидел Зойку. Она, как в детстве, кого-нибудь поджидая, повисла на калитке, раскатывалась взад-вперед. При виде меня она отъехала с калиткой в палисадник, приглашая войти, и улыбнулась — скупо, одними глазами.

— Загулял, Василек! Зайди, коли не устал от Хаперского: тетя Лена сказала, кто тебя утащил. А меня Хаперский утомляет своей сахарностью.

— Сахарностью?

— А что? Нет? — Зойка наконец оставила калитку в покое. — Впрочем, не знаю, Может, лишь с девчонками он такой… Заходи. У нас новости. Как раз с Виктором обсуждали.

Виктор, сидевший на скамейке, кивнул мне и, продолжая втыкать в землю свой самодельный нож, меланхолично проговорил:

— Чего обсуждать-то? У меня Олегов приказ: в механический цех — и точка! Я У той девчонки в отделе кадров уже побывал. Она по секрету сказала, что Олег там целый переворот замышляет… Это ты Ваську агитируй на стройку!

— На какую стройку? — удивился я.

— Эх ты! — Зойка взъерошила Найденышу волосы. — Проговорился! А к нему подход особый нужен… Присядь-ка, Вась!

Она усадила меня рядом с собой и принялась рассказывать:

— Вызывают сегодня в комитет комсомола и говорят: «Получай для своей сандружины все, что нужно, скоро двинем в поход». Карту мне показали, план проведения, Олегом подписанный, — все по часам и минутам… Ой! Они там такое напридумывали! Только это пока секрет!.. Поход-то на Утюжок, а это пять часов ходьбы — через луга, леса и даже через болото. Выйдут на ночь, а на Утюжке уже кострище огромный готовят, чтобы, как доберутся, зажечь… А днем… Ой, днем чего там только не будет?! Буфет привезут, духовой оркестр, готовят стрельбище, волейбольную площадку, лодки, чтоб по реке кататься. А Олег даже со своим аэроклубом договорился, чтоб самолет туда прилетел, сбросил листовки и парашютиста… Но я не об этом… — Зойка перевела дух. — Главную-то новость слыхал?.. На той стороне реки завод начинают строить — огромный, больше нашего: завод тяжелых станков. Каждый станок с двухэтажный дом высотой. Ничего станочки?.. Через реку новый мост, а вокруг завода целый город выстроят. И какой?! С Дворцом культуры, с бассейном, стадионами… В комитет уже разнарядку прислали: срочно выделить сто человек — палатки разбить под жилье, все приготовить. Для тех, кто по вербовке прибудет, а потом…

Зойка умолкла на полуслове. Я думал, опять ушла в свое, заветное. Но оказалось, она еще издали услышала чьи-то быстрые шаги и первой подоспела к калитке на тихий, печальный зов:

— Зоя, Зоя! Ты тут? Выйди на минутку!

В предчувствии неладного туда поспешили и мы.

— Надя! — всплеснула руками Зойка. — Что случилось? Лица на тебе нет! Почему не заходишь?

— Вот… — Не глядя на нас, Надя протянула Зойке завернутый в газету пакет. — Тут все… Фотографии Олеговы, письма… За шесть лет… Пусть наслаждается своим прекрасным слогом… Я…

— Надя, не унижайся! — раздался с дороги густой и строгий голос, там маячила фигура еще одной девушки. — Уходи скорей!.. Невероятно!

— Не поняла? — с болью в голосе спросила Зойку Надя. — Тогда прочти…

Она сунула в руку ей четвертушку бумаги и вместе с незнакомкой с дороги растаяла в загустевших сумерках.

Зойка зажгла на террасе свет, расправила на столе бумажку.

— Олегов почерк… Ничего не пойму… Прочти ты, Вася.

Но меня опередил Найденыш, прочел громко и бодро: «Милая Надя!» и осекся, сошел на еле слышную скороговорку: — «Да, я так называю тебя, и всю жизнь не смогу называть иначе. За этими словами из самого сердца просятся и другие, подобные им, но больше я не имею права их повторять. Мы договорились не объяснять причин на тот случай, если кому-то из нас потребуется отойти в сторону. И я не буду тебе ничего объяснять, потому что боюсь за себя. А нужна сейчас твердость, колебаться больше нельзя. Ты сильный человек. Я в это верю. И я знаю, ты сможешь стать счастливой и без меня. От всей души дурацкой тебе того и желаю. Олег».