Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Поблаженствую, пока Олега нет! — подмигнул мне. — Поваляйся и ты — баланду потравим. Ведь он, зверь, не даст. Он что со мной сотворил?.. Идем как-то с аэродрома, спрашивает: «Ты, конечно, к девчонкам?» — «Куда ж еще?» — «А когда найдешь одну-разъединственную, тогда что?» Короче, про смысл жизни разговор завел. А какой был у меня смысл? Можно сказать — никакого. Родителей не знаю, вырос в детдоме. Был сыном полка, остался в армии. Войну начал и закончил мотористом. А дальше что… Службу несу и о себе не забываю. У меня голос, тенор. А на девчонок он страх как действует — успех у них имел, когда окопались мы по соседству с текстильной фабрикой. Короче, послал я Олега с его смыслом жизни куда подальше. А тут он в полку революцию поднял. Ей-богу, не вру…

И Виктор почти без передышки напористой скороговоркой по-своему открыл мне Олега.

Без балагурства, хотя и вскользь, упомянул: не будь Олега и еще одного приятеля, давно бы сгнил Найденыш в болоте, через которое им троим при выходе из окружения пришлось пробираться. Раненный осколком мины в бедро Виктор с их помощью еще кое-как передвигался, пока шли по кочкам в мелком кустарнике, но ползти по открытому, топкому месту, которое немцы простреливали, оказался не в состоянии, и друзья, пластаясь в вонючей болотной жиже, метров двести волочили его за собой до твердой земли. Однако и, вспомнив об этом, Найденыш не удержался от усмешки:

— Я, конечно, давно бы от Олега драпанул, вреднющий он все-таки тип, да как забыть это болото?!

О том, как они воевали в другом авиаполку, Виктор рассказывал полушутя. Какие, мол, у моторяг могут быть подвиги? По трое суток не спать при авральной смене мотора, коченеть на морозе, ветру, ползать под замасленным брюхом самолета, гайки наживлять непослушными пальцами — их для возврата чувствительности грели под ватными штанинами — такого были с лихвой. И волчком крутиться вокруг самолета перед вылетом — от хвоста к мотору, с земли на плоскость, в кабину: заправить маслом, снарядами, бензином, все просмотреть, прощупать за считанные минуты, а потом дрожать до возвращения самолета от сомнения, что где-то на капоте болтается замок, слишком вибрирует трубка бензоманометра и вдруг протрется, даст течь горючего — и так изо дня в день.

Правда, случалось и необычное… Пересадили полк на американские самолеты — «аэрокобры». Чистая машина, вся на электрических кнопках, в проводах и приборах, совсем не похожих на наши. Попробуй разберись, что к чему, если инструкций не прислано. А летчики торопят: «Эх, технари, вам только у своего корыта копаться!» Как трудный кроссворд, разгадывали заокеанские машины, пока решились передать их в эксплуатацию летчикам.

Да, много они делали вроде бы и не героического, но без чего — я сам на себе испытал! — ни одного бы героя-летчика не существовало.

Особое внимание к себе в их авиаполку Олег привлек уже после войны. Раньше только с далекой Надей отводил душу. А тут стал разговорчив со всеми, особенно на излюбленную тему: скорей бы домой! Для каждого, ясно, это больная мозоль: того мама немощная ждет не дождется, у этого невесту вот-вот отобьют. Все грезят о демобилизации по-своему. А Олег о доме ни слова. Даже о женитьбе на Наде. А уж как любил прежде, чтоб о ней разговор затевался. Краснел, посмеивался, но болтунам не мешал. А тут заладил одно: «Жизни хочу!»…

— Настоящей, горячей? — подсказал я Виктору.

— Вот, вот… Он присылал тебе эти стишки? При мне сочинял — в карауле.

И Найденыш продолжал свой рассказ.

После Победы поотпускали на себе подпруги. Рады были от кочевья по полевым аэродромам да по землянкам перейти к оседлости — и электрический свет, и койка каждому вместо общих нар, и баня, и белье свеженькое ежедекадно. А главный праздник — увольнения в город. Тут уж кто кого перещеголяет! К утюгу очередь, фанерные клинья для растяжки брюк — чтоб низа полоскались! — нарасхват, спят все только на спине, — под матрацем выходные клеши утюжатся. Известно — морская форма требует лоска.

А Олегу все это трын-трава. Даже увольнений не брал, говорил, что без дела слоняться по городу — тоска, свою очередь другим уступал. Тем и навлек на себя в конце концов гнев нового начальника штаба. Фронтовой штабист после войны подался учиться в академию, а новый в полк прибыл из училища, где занимался с курсантами строевой подготовкой. От уставов на фронте изрядно поотвыкли. Кто поприветствует, кто нет — все сходило. А этот майор взялся за бывалых фронтовиков, как за курсантов в училище. Что ни утро, сам на поверке все осмотрит — вплоть до пуговиц на ширинках. Вот он на Олега и наскочил.

— Почему в увольнения не ходишь?

— Не хочу, товарищ майор.

— Не хочу?! Так разве это личное дело?

— Думаю, да.

— И уставы не для всех писаны?

— Для всех, товарищ майор.

— Значит, обязан брать увольнение!

— Никак нет, товарищ майор! Для личного времени у каждого свой устав.

Майор был не дурак. Только вредный. Присел к столу, подмигнул мотористам:

— А ты, случаем, не монах?

— Что вы имеете в виду? — У Олега желваки на скулах вздулись.

— Бабами не интересуешься?

— Какими сваи забивают? Вы о них?

Майор даже глаза вытаращил, а Олег вытянулся перед ним как положено и отрубил:

— Правда, кое-кто и женщин с девушками бабами обзывает. Но это хамы! Невежды!

— Как разговариваешь? Как стоишь?! — взбеленился майор.

Он, как пить дать, отвалил бы Олегу гауптвахты на всю мощь своих прав. Но Олег по форме ничего не нарушил, свидетелей было много, и пришлось майору убраться восвояси. Тут в Олеге и взыграло:

— Жизни хочу! Надоело!..

И о школе, о заводе, о друзьях-товарищах пустился в россказни — уши все поразвешивали. С тех пор, чуть свободная минутка, к нему:

— Олег, загни что-нибудь…

Для забавы вроде бы просят, а размышлять приходится.

Майор же Олега, как мальчишку, стал школить. На каждой поверке за недочищенную пуговицу или бляху из строя выведет, мораль перед всеми прочтет, а то и наряд вне очереди влепит унизительный: гальюны драить, сор вокруг казармы подбирать. А как-то смял его постель и заставил заправить заново не только свою, но и чужие койки — «чтоб научился!». Все следили за их неравным поединком, пока не переключились на дела более важные.

В полк приехал начальник политотдела соединения, собрал коммунистов и комсомольцев из рядового и сержантского состава в ленинской комнате. Олега накануне избрали комсоргом полка, и он оказался в президиуме. Вот начальник политотдела и спрашивает:

— На гражданку рветесь, орлы?

Все в один голос:

— Еще бы!

— Кто срок переслужил? Поднять руки!

Подняли почти все.

— Хорошо, — продолжает начальник. — А кто же новую боевую технику примет? На новичков, на салажат ее бросим?